Вытирая горящее лицо краем рубахи, Техути сел на бревно, рядом со старым шаманом. Спросил вполголоса:
— Она не умрет, старик?
— Эта-то? — шаман тихонько засмеялся, обращаясь к тут же подскочившему младшему, и тот протянул руки к Техути, шевеля губами следом за сказанным. Соблюдал ритуал. Узкое лицо Патаххи в бледном осеннем утре было голубоватым и прозрачным как облачная прядь перед блеклой луной.
— Не-ет. Дочь своего отца. Не помрет, пока не захочет сама.
Повернувшись к старику, Техути забрал в горсть лохмотья его изношенной полуистлевшей куртки, притягивая к себе. Прошипел с ненавистью:
— Не смей так. О ней. Она тебя вытащила из нижнего мира. Гнил бы там…
Старик, по-прежнему не глядя на собеседника, махнул на него слабой рукой, продолжая посмеиваться.
— Не гони кровь за так, быстрый. В нижнем ли мире, в среднем, или за снеговым перевалом эта птица летает сам по себе. Ей мои насмешки, как жеребцу муравьиные горести. И твои трепеты тоже.
— Лжешь.
Но понимая, не время сейчас, отпустил старикову куртку. Повторил вопрос:
— Она выздоровеет? Когда?
— Ей надо еще говорить. Но тут уж нам не послушать и не подсказать. У нее рот, как у большой рыбы, у рыбы мира, новый советник. И она открывает его на всю ширину. Кто другой отбросил бы кишки, черное да серое, оставил сердце да легкие, чтоб белое с розовым, поблестяще да помягче. Она же откусывает столько, сколько сумеет схватить. Ты лучше ей помоги, а?
— Помоги, — послушно повторил младший ши, передавая слова египтянину.
Тот поморщился, отмахиваясь, как от комара.
— Ты же сам сказал, старый, мы не сможем подсказать.
— А и не надо. Ты просто люби. И доверяй.
Старик повернулся, внимательно разглядывая хмурое лицо собеседника, худую щеку, закрытую стриженой скобкой черных волос. Техути медленно кивнул, как бы говоря, ну ладно, пока соглашусь. И спросил еще:
— Что с ней было, шаман?
Патахха помолчал, глядя, как суетятся у лошадей младшие, устраивая седло, чтоб отвезти беспомощную княгиню. Заговорил тихо, чтоб слышал лишь младший и Техути.
— Она открыла миру свою душу. Сердце и голову. Знала, это очень опасно. Да и ты знал, умник, ведь ты научил.
— Она сама хотела!
— Не суетись, не виню. Теперь нет ей защиты кроме ее самой. Стала воином. Любое зло, что кинется на нее, не упадет у запертых дверей, каждый миг ей принимать бой. Она знала, что будет. Но я говорю — большая рыба, большой рот. Решила жить так. Привыкнет. Будет биться, прибавляя себе сил. Но сейчас, во впервые открытые двери пришел зов, на пределе сил. Зов сердца. А верхом на нем ворвалось первое зло. Не мелкое, а настоящее. Кто же выдержит, не свалившись. Но ты не бойся, она справится.
