— Люби его. Люби без обиды. Дай прощение. За годы в одиночестве плена. За то, что бросил тебя сейчас.
Руки над варевом повисли, будто выбирая, чего коснуться.
— Он ушел, казнясь. Потому что слишком сильно любил тебя, сильная.
— Да…
Хаидэ сидела, все так же глядя перед собой. И Техути не знал, что перед ее внутренним взором руки начали двигаться снова. Вместо вздохов флейты протянулась через темноту дрожащая тонкая нота — нескладная колыбельная песенка, напеваемая сиплым женским голосом, привыкшим больше к окрикам и смеху. Оглаживая что-то нежное, блестяще-розовое, вспыхивающее теплыми красками, тонкие женские руки медленно поднимали с земли дрожащие петли и ошметки, бережно встряхивая, складывали обратно, прижимали, заживляя и расправляя. И собрав, ловкими пальцами стянули разорванные края, постукивая, подцепляли лохмотья, и те, слепляясь, срастались в единое целое.
Торза застонал, не разжимая губ. Усмешка тронула черты худого лица старого шамана.
— Заканчивай, мудрая.
— Ни клочка, ни кусочка, ни толики не отдам темноте. Мое, все мое, все в себя, все для души, все руками и пальцами, все к сердцу. Нет непоправимого, пока мир живет и дышит. И там внутри мира, внутри его большой рыбы, что пустится вплавь по еще большему миру, который — капля в огромном, который — частица огромнейшего, — там нужно все. Жалость и злоба, гордыня и слабости, любовь, преданность, ложь и честь.
Из рук, омытых светлой водой проговоренных слов, скользнул в темноту смешной пузатый карась, вильнул ярким хвостом, и поплыл, оставляя за собой волнистую полоску света. — Живой…
Дрогнула рука княгини, отпуская тяжелую мужскую кисть. Шевельнулись губы. И флейта стихла, чтоб были слышны слова, произнесенные уже в среднем мире.
— Отпускаю тебя, отец, моя любовь с тобой. И радость. Когда наступит час, я приду к тебе за снеговой перевал.
Она медленно встала, по-прежнему держа за руку старого шамана. А широкая фигура Торзы плавно повалилась, раскидывая руки — одна в рукавице, другая — с чуть согнутыми пальцами, будто все еще держал руку дочери.
Техути поднялся, готовясь подхватить женщину, если ее не послушаются ноги. И, тихо лопоча, вскочили младшие, ставя у стены поставцы с лучинами, засуетились вокруг сидящего Патаххи, у которого из шеи хлынула кровь, стекая черной полосой по плечу на глину.
Княгиня сделала шаг вперед, неловко взмахивая рукой, чтоб не упасть. Она плакала, досадливо морщась, когда слеза щекотно скатывалась по носу. И мокрое лицо светлело, отпускаемое уходящим напряжением.
