Но постепенно учишься снова видеть. Учишься обращаться со стариной Стэнли, который готов отвести тебя, куда угодно. Учишься читать и писать по Брейлю. Ну, таким вещам, как, например, завязывать шнурки, ты сразу научился – в конце концов большинство людей делает это, не глядя, так что тут слепота особенно и не мешает. И встряхивать монетки в кружке – непыльная работа. Достаточно повесить себе на грудь картонку, написать на ней несколько слов, и ты начинаешь зарабатывать себе на хлеб. Свободная инициатива. «Не проходите мимо, ради всего святого». Крисси написала эти слова на кусочке картона, сделала отверстия на каждом углу и продела нитку. Картонка, оловянная кружка, Стэнли – черный Лабрадор, и можно начинать зарабатывать деньги. Он навсегда останется благодарен войне. А как иначе он смог бы открыть собственное дело?
Это было десять лет назад.
Пенсия по полной нетрудоспособности. Оловянная кружка. Позванивай, позванивай монетами, прислушивайся к тому, как бросают еще и еще. Неси их домой, Изабел, добавляй к прежней добыче. Вот они сидят вдвоем на кухне, монеты разложены на клеенчатой скатерти, и они ощупывают их, раскладывают по достоинству, и снова ощупывают. С Изабел они познакомились шесть лет назад в каком-то баре. К тому времени он уже вполне освоился с ролью нищего: семенил себе, не отпуская поводка, за Стэнли, шел неторопливо по тротуару, позванивая монетами, на груди картонка, уже с новой надписью – ее придумал один приказчик из магазина на Двенадцатой. Тот день выдался удачным, и он пошел в бар пропустить рюмочку. Было, наверное, часа четыре. Рядом с ним сидела женщина. Запах духов и виски. В углу кто-то включил музыкальный автомат.
– Тебе чего, Джимми? – спросил бармен.
– Бурбон с содовой.
– Сейчас принесу.
– Мой отец любил бурбон с содовой, – сказала женщина.
Судя по голосу, белая. С Юга.
– Вот как?
– Да. У нас вообще любят бурбон с содовой. Я из Теннесси.
Он пробормотал что-то нечленораздельное.
– Вот твой бурбон, Джимми.
Бокал с легким стуком опустился на стойку бара. Он нащупал его.
– Ваше здоровье.
– Ваше. Меня зовут Изабел Картрайт.
– А я Джимми Харрис.
– Очень приятно.
– Вы белая?
– А вы что, не видите?
– Я слепой.
– И я тоже, – она негромко рассмеялась.
Через полгода они поженились. Оба слепые, как летучие мыши. Квартиру сняли на Седьмой, недалеко от Мейсон-авеню, от Даймондбека отказались, и вовсе не потому что Изабел была белой. Просто в Даймондбеке опасно жить – и черным и белым. На свадьбу приехал ее отец из Теннесси. К тому времени они уже полгода жили вместе, и если бы старику это не понравилось и он поднял шум, они мигом бы отправили его назад в Теннесси пить свой бурбон с содовой. Но старикан оказался славный. Уверен, мол, говорит, что за его дочерью будут хорошо присматривать. М-да. Она вышла за человека, который в двух сантиметрах от своей черной физиономии различить ничего не может, однако же в каком-то смысле за ней он действительно присмотрит.
