Во время одной из затянувшихся пауз я спросил:
— Значит, насчет Гийома все в порядке?
Епископ погрозил мне пальцем:
— Погоди!.. Экий ты быстрый… А знаешь ли ты, что мать наша, Святая Католическая Церковь, пребывает в бедности великой, в то время как враги ее всюду подняли главы свои…
Я отвязал от пояса кошелек, высыпал из него на ладонь все монеты, демонстративно отделил одну, которую спрятал обратно, а остальные подвинул к Готфриду.
— Вижу я, — сказал Готфрид, убирая деньги в большой сундук под кроватью, — что есть в тебе смирение и благочестивое рвение до дела христианского… Погоди-ка.
Бормоча себе под нос, Готфрид принялся рыться в сундуке. Не найдя искомого, он бегло осмотрел две деревянные полки, приколоченные к задней стене, и перешел к сундуку, стоявшему рядом с дверью.
— Куда же я ее сунул…
Нужная вещь нашлась в груде тряпья (в том числе и женского), сваленного рядом с сундуком. Это оказалась увесистая шкатулка, обитая железом. Готфрид сел на кровать, положил шкатулку себе на колени и начал копаться в ее содержимом.
— «Сим свидетельством…» Так, это не то… Это святотатство… Это возведение хулы на Папу… А это что такое?.. Ага… Нет… А это?.. А, вот оно!.. Давай становись на колени.
Чувствуя себя полным идиотом, я встал.
— Сын мой, веришь ли ты в Иисуса Христа, Господа Бога нашего? — проникновенным голосом спросил меня епископ.
— Да, отец мой. Верю.
— Раскаиваешься ли ты в убийстве… этого… как его…
— Гийома де Боша.
— Во! Точно… Раскаиваешься?
— Раскаиваюсь.
— Какие-нибудь у тебя еще есть грехи?
— Да нет… кажется…
— «Кажется»! — передразнил меня епископ. — Так есть или нет?
— Нет.
— Не верю.
— Ну, вообще-то… — начал я, судорожно соображая, что бы еще такое придумать.
— Ладно, — смилостивился Готфрид. — Знаем мы ваши грехи. Все мы грешны. Отпускаю тебе прегрешения, сын мой… Повторяй за мной: Pater noster qui in caelis…
— Pater noster…
Но тут нас прервали. Скрипнула дверь. В комнату заглянула молоденькая и довольно привлекательная девушка.
— Монсеньор Готфрид, вы зде… Ой, простите! — осеклась она, заметив наконец и меня.
— Мари, — с ласковой укоризной сказал епископ. — Ты не вовремя. Сгинь с глаз моих.
Девица шмыгнула обратно за дверь. Готфрид несколько секунд смотрел ей вслед. Потом в такт каким-то своим мыслям покачал головой. У меня начали затекать колени.
— На чем мы там, бишь, остановились?.. — спросил меня епископ, поворачиваясь.
— На Патерностере.
— Ах да… — Готфрид осенил меня крестом. — Вот что, сын мой… Иди-ка ты и не греши больше. Прочтешь десять раз «Pater noster» и «Ave»… Аминь.
