Из глубины народной жизни идут волна за волной свежие, пробужденные силы, и уже близко то время, когда эти силы оплодотворят увядшую жизнь, завладеют ею, станут хозяевами ее, и властно раздастся их голос, требующий для всех счастья, света и свободы! Они идут уже, и от них брызжут горячие солнечные лучи, здоровый смех и отважный вызов жизни!
И тогда — горе тем, кто спал в жизни тихой, в жизни сытой, в жизни спокойной.
Горе тем, чья плоская мещанская жизнь течет в дорогих, богато убранных квартирах, тусклая жизнь, освещенная матовым светом китайских фонариков, убаюканная звуками рояля, усыпленная сладострастными песнями!
Внезапно придут к ним бесчисленные легионы обездоленных и обойденных и ударят их в тупое ожиревшее сердце!
Придут отброшенные и непризнанные, насквозь, до мозга костей прожженные огнем страданий, придут «огарки» и разобьют у них скучное низменное счастье! Придут «огарки», прошедшие через огонь и воду, побывавшие и закаленные в горниле жизни, придут — и выгонят трутней из жизни тихой, жизни сытой, жизни спокойной!
Речь оратора была покрыта дружными аплодисментами.
VI
Пришла опять весна, разлилась Волга, засияло щедрое весеннее солнце…
Приехала на гастроли оперная труппа.
Все чаще и задумчивее смотрели огарки на таинственную картину неизвестного города с надписью: «Вольные земли».
Савоська по неделям пропадал на «этюдах». Расписывал какому-то купцу потолки в новом доме и руководил где-то в имении на Волге постройкой сельской церкви, так как считал себя еще и архитектором.
Толстый, подобно Сашке, «зарабатывал» на «экзаменах».
Северовостоков пил без просыпу целый месяц. Все это время он лежал в постели и спал; просыпаясь, доставал из-под кровати бутылку водки, дрожащей рукой выливал ее в железный ковш, выпивал одним духом и опять «погружался в нирвану».
В мае, наконец, он решил прекратить спячку.
— Многовато я пью ее, проклятой! — глубокой и мощной октавой пророкотал он товарищам.
— Надо полагать! — с хохотом согласились они. — Ковшом вместо рюмки дуешь, — не всякий черкасский бык такую марку выдержит!
— Марка большая! — вслух размышлял могучий бас. — Дальше-то, пожалуй, и некуда идти в этом деле! Велик я в пьянстве: чем больше пьешь, тем больше жажда — бездна бездну призывает!
Он сел на кровать, спустил ноги и пощупал свое железное тело.
— Силе-то ничего не делается! — с грустью убедился он. — В молотобойцы, что ли, хоть пойти? Осточертело мне Гуряшкино «облачение»: утрудихся воздыханием моим!..
