О Нине я подумал вскользь — о ее муже размышлял достаточно долго. Я думал о том, что я его ненавижу больше, чем люблю Нину, значительно больше. Я никого не смог бы полюбить так сильно, как я ненавидел Юлиуса Бруммера. Если бы мои чувства по отношению к Юлиусу Бруммеру преобразовались в иную форму энергии, то ее хватило бы на возведение кафедрального собора или строительство плотины гидроэлектростанции.
Я провел указательным пальцем по золотым буквам на груди. Они были гладкие и холодные. Коснувшись их, я обрел силу, которой мне недоставало, чтобы постучать в дверь комнаты 31.
Итак, я постучал.
Все-таки ненависть — мощная штука.
— Войдите! — послышался мужской голос.
Большая и гостеприимно обставленная комната была совершенно не похожа на кабинет какого-то чиновника. По всей видимости, курортный город Баден-Баден учитывал стремление своих гостей к прекрасному, в том числе и в полицейском учреждении. На картинах, висевших на стенах, были изображены сцены охоты в английском стиле. Господа в красных пиджаках и кружевных жабо из белого шелка, в черных брюках и сапогах с серебряными пряжками мчались на быстрых скакунах по осенним лугам, где охотничьи собаки гонялись за всевозможным зверьем.
Комната 31 была обставлена современной мебелью, причем достаточно рационально. Пара удобных мягких кресел с обитыми подлокотниками зеленого и коричневого цветов, стеллажи из светлого дерева, заставленные делами, широкий письменный стол из лиственницы. Стол стоял перед открытым окном, через которое в комнату, минуя широкие плечи сидевшего мужчины, проникал солнечный свет.
Когда я вошел, он двумя пальцами что-то выстукивал на маленькой пишущей машинке. Перестав стучать, он опустил руки и взглянул на меня:
— Слушаю вас.
Сняв фуражку, я слегка поклонился:
— Меня направили к вам. Я хочу подать заявление.
Сидевший за письменным столом симпатичный молодой человек лет тридцати сделал приглашающий жест в направлении стоящего рядом с ним кресла. Я сел, закинув ногу на ногу и положив руку на край письменного стола, стараясь выглядеть непринужденно. У чиновника были густые темные, коротко стриженные волосы, стоявшие ежиком, светло-голубые глаза и большой чувственный рот с неправдоподобно красными губами. На нем были серые фланелевые брюки и бежевая спортивная куртка. Зеленый галстук не подходил к расцветке куртки, но с рубашкой, как и с мокасинами, все было в порядке.
Как и всегда, взгляд чиновника, скользнув по моему лицу, остановился на буквах «J» и «В» из 18-каратного золота. Рассматривая их, он сказал:
