Отец Кади был спокойный, красивый мужчина, с густыми седыми волосами и голубыми глазами. На кого бы он ни смотрел, в его взгляде всегда таились теплота и веселье. Казалось, что для Кади это прямо-таки волшебное средство. Они с отцом могли сколько угодно просто спокойно сидеть, не говоря ни слова, радуясь только от того, что находятся вместе.
Сестра Анк, ухаживавшая за Кади, всегда смотрела с благодарностью на этого приветливого человека, который ни дня не пропускал, чтобы не доставить какой-нибудь радости своей дочери.
Сестре вовсе не была в тягость вверенная ей пациентка. Кади, которая во время лечебных процедур часто страдала от боли, никогда не жаловалась и вопреки всему была всегда довольна.
Как сказала сестра Анк, так и вышло. В воскресенье в три часа дня к Кади впервые пришла юная посетительница. Это была высокая девочка, некрасивая, но с приятным, веселым лицом. Она спросила у портье Каролину Доротею ван Алтенховен.
— О, вам нужна эта милая девочка, которую зовут Кади, — третья дверь направо, палата номер четыре.
Кади заслужила симпатию портье тем, что кулек конфет, которые ей принесли, попросила раздать всей больнице, так что и сестрам, и пациентам — тем, которым разрешалось есть сладкое, — досталось по две конфеты. Вот почему Кади даже среди тех, кто ее вовсе не знал, стала известна как «эта милая девочка Кади».
Между тем посетительница подошла к двери ее палаты и постучала. Сестра Анк открыла дверь и спросила:
— Ты, наверно, Греет? Входи-ка.
— Привет, Греет, входи, не бойся, я вроде еще цела!
Кади была в восторге, что увидит кого-то другого, а не всех этих сестер с их серьезными лицами.
— Ну, Кади, как дела?
Греет явно была в замешательстве, и сестра Анк, чтобы дать ей освоиться, вышла из палаты.
Когда чуть позже она вернулась, то еще издали услыхала доносившийся из палаты смех. Она быстро распахнула дверь и воскликнула:
— Тссс! Потише, девочки!
— О, сестра, я просто не могу, вы только послушайте, какую штуку они выкинули в школе! Какая жалость, что меня там не было!
И сестра Анк выслушала полный отчет, со всеми подробностями.
Когда Греет в полчетвертого ушла, Кади чувствовала себя смертельно уставшей, но была очень довольна, и это самое главное, потому что спать она могла вволю.
Но, вообще говоря, недели текли довольно однообразно.
Третьего сентября покой в санатории — впервые с тех пор, как Кади туда попала, — был нарушен.
В час дня, когда она как раз слушала через наушники новости по радио, ее ужасно напугало сообщение диктора А. & В. о том, что премьер-министр Чемберлен объявил войну Германии. Кади никогда не интересовалась политикой, что вполне естественно для четырнадцатилетней девочки, и ее никак не затрагивало то, что происходило в далеких странах. Но тут она смутно почувствовала, что объявление войны может коснуться и ее тоже. Когда после мертвого часа разносили чай, сестра рассказала об этом и другим пациентам.
