«Как спалось?» — спросил уже спустившийся во двор Сыну, посмотрев на грубо схваченные железной проволокой колья — они служили оградой загона для кур.
«Для чего их держать-то? Они всё равно не несут яйца. От них только мышей больше становится», — тихо пробормотала я, отвернувшись.
Он молча смотрел на меня. Судя по тому, какой у него был серьёзный вид, он намеревался сказать что-то, но только молча сунул мне в руки пакет с остатками еды.
Собака, которая до этого сидела тихо, завертелась, повизгивая, под ногами. Он взял её на руки. На плечах от ее прикосновений остались клочья шерсти. Не обращая на них внимания, я продолжала широко размахивать лейкой. Вскоре запершило в горле. Дома всюду летала собачья шерсть, её серебристые волоски прилипали к голове мужа, будто волосы стали седыми, и каждый раз, когда он тряс головой, они падали вниз. Шерсть застревала между пальцами ног и повсюду тянулась за мной. Она попадалась даже в мыльной пене, когда я умывалась.
В основном наша жизнь состояла из кока-колы и собачьей шерсти, которая летала повсюду, как тонкие серебряные ядовитые иглы. Собачья шерсть — это всё, что у нас есть. Всё остальное постепенно становится пустым, и в этой пустоте поднимаются только клочья шерсти. Я злилась. Мы задыхались от неё. Шерсть была повсюду. Каждый раз, когда я видела и прикасалась к этим сухим комочкам, я чувствовала их огромную разрушительную силу. Эта сила постепенно разъедала весь дом, как термиты, начиная с тонких щелей, и меня охватывало чувство бессилия. Что я могла сделать? Только злиться и возмущаться.
Я поставила лейку на землю и постучала по пояснице, массируя её. Сыну сердито сказал: «Я хочу есть».
Хотя сегодня воскресенье, и ему не надо идти на работу, мы позавтракали как обычно рано, и Сыну, прополоскав рот суннюн[15], поспешил выйти из дома.
После того, как он сказал, что вернется домой после ужина и вышел из комнаты, я опять села за стол, но сумела проглотить только две-три ложки супа и убрала посуду. Сломанная ветка висела горизонтально, как сломанная ключица, и я чувствовала тошноту от неприятного предчувствия.
Налив суп в миску, я позвала собаку. Она копалась в корзине для мусора; услышав мой голос, запрыгнула на деревянный пол террасы и бросилась к ногам.
Поглаживая собаку, я аккуратно, стараясь не просыпать, положила варёный рис в миску. Собака опустила морду и стала торопливо есть, иногда поднимая глаза и поскуливая.
Я зарыла руку в шерсть на загривке. Тепло её тела поднималось от кончиков пальцев, как будто говорило о привязанности к хозяевам. «Шалом!» — когда я позвала её, она подняла голову и потёрлась об меня мордой с прилипшими к ней белыми крупинками риса. По-еврейски «шалом» означает «мир». Какой же смысл заложен в этом слове «мир»? История нас учит, что к миру приходят лишь через кровавые жертвы.
