Паузу прервал Рунов. Он сказал:
— Как странно, что тогда я так мечтал уехать, я спал и видел себя в иных, счастливых краях. Я так этого хотел, что не задумываясь пошел на преступление. А теперь, когда все дороги передо мной открыты и меня никто не держит, я никуда не уезжаю. Впрочем, я ничего и не пишу, хотя, наверное, мог бы запросто организовать себе любую выставку… Но мне этого не нужно. Другое дело запретный плод!
* * *
Утром сквозь сон я услышала тихий разговор в прихожей, потом робкий щелчок осторожно закрываемой двери и, наконец, снизу едва уловимый шум отъезжающего автомобиля: Рунов отправился в свою таинственную дневную жизнь. Я улыбнулась, не открывая глаз, и ласково провела рукой по опустевшей рядом с собой постели. Простыни были прохладными и шуршали.
Мне понравилось, что он снова ушел незаметно. Я и раньше предпочитала засыпать вдвоем, а просыпаться одной. Бессонной ночью страшно быть одной, хочется чьего-то тепла, а утром светит солнце и жизнь обещает сказочные перемены.
Я приподнялась в кровати и посмотрела на себя в зеркало. Что ж, очень неплохо, я одобрила представшее моему взору отражение. И это неудивительно: я уже несколько дней не пила. Потом я решила освежить свои скромные познания в хиромантии и принялась рассматривать собственную ладонь. Нашла на ней линии жизни, судьбы и ума и в очередной раз подивилась тому, что они у меня совершенно не пересекаются. А вот линия любви, длинная до бесконечности, к середине становится извилистой и неясной, почти пунктирной. Чушь, чушь, ну и чушь… Я вызвала воспоминания о том, как нежно Рунов обнимал меня вчера, как он касался моего лица. Ах, если б так было всегда! Я вздрогнула, в голову пришла очередная глупость. Я вспомнила: в какой-то старой дешевой мелодраме, которую я видела еще в детстве, герой так же дотрагивался до лица героини, — желая найти на нем следы пластической операции. Бр-р! При чем тут…
Уж не знаю, в какой именно момент меня осенило, но что-то случилось, словно какой-то невидимый крючок вошел в предназначенную ему ячейку. Я поняла Рунова, я вдруг почувствовала его боль. Проанализировав наш вчерашний разговор, пришла к выводу, что его мучил комплекс вины, вины в смерти Ольги.
— Стоп! — сказала я себе. — Кажется, мы действительно родственные души, две неприкаянные души, придавленные грузом прошлого. Он, по крайней мере, попытался мне помочь, а я буду последней сволочью, если не помогу ему.
Хотя, по здравом размышлении, начинать помощь следовало с честного и откровенного рассказа о Карене, а этого я не могла сделать. Мое хорошее утреннее настроение мгновенно улетучилось, уступив место тягучей тоске. Кое-как набросив халат, я уныло поплелась на кухню: требовалось немедленно чего-нибудь выпить.
