Траклевская одержимость смертью в поэте отражалась криво и жалко: мне казалось, что он переигрывает — и не было в нем даже призвука мучительной религиозности. Но отравившись лирикой Тракля, поэт возвел свой мир, выкрашенный в черные и голубые цвета: там тоже с каждой строчки стекала кровь, там были Гелиан, Элис, Каспар Хаузер, Иоанна… Вместо хлороформа и опия в дело шел циклодол: в конце концов, между Траклем и нами улеглись почти сто лет — а эту разницу покрыть куда труднее, чем километры между Зальцбургом и Николаевском. Поэт мечтал работать в аптеке — но его не брали туда даже разнорабочим: дирекцию смущал слишком явный разворот головы, она всегда оказывалась повернута к шкафику, где хранились препараты из списка «А».
Он думал, что в аптеке пред ним откроются тайны проклятого поэта: может, надо было всего лишь увеличить дозу — таланта или лекарства? Сгодилось бы одно из двух — но не помогало ничего. Теперь стихи Тракля оставляли неясные образы, песком осыпавшиеся на землю, и поэт был в отчаянии: строки исчезали, как таблетки из початой упаковки, задерживалась всего лишь неясная память покоя и тишины.
Пришла осень.
…der dunkle Herbst kehrt ein voll Frucht und Fuelle,
Vergilbter Glanz von schönen Sommertagen.
Мой поэт пригоршнями ел циклодол и мучился необходимостью жить, и его война никак не начиналась… Стихи в почтовом ящике появлялись все реже, но когда мы расстались, я долгое время тайно следила за его судьбой.
Поэт повернулся лицом к реальности куда быстрее меня, и пока я обживала пыльную квартиру Кабановичей, он устроился работать в перспективную фирму. Кажется, там торговали мебелью. Стихи он решительно бросил, зато получил водительские права, купил дачу и, самое дикое, встал на горные лыжи. Я до сих пор отказываюсь верить, что мой нежный, как ранняя рассада, поэт пишет легкомысленные петли на заснеженных трассах, пока бумага остается незапятнанной и тихо желтеет в ожидании чернил.
Газетные статьи куда надежнее, думалось мне теперь, они не просят чрезмерных жертв, тогда как стихам подавай целую жизнь…
К вишнуитам надо было ехать троллейбусом, мне всегда нравились эти медленные городские насекомые. Под ласковое дребезжание и гул краткого разгона я устроилась на высоком троне контролера. Тринадцатый маршрут в эту пору дня не пользуется в Николаевске особенным успехом: он уходит к Трансмашу, огибая центр. Окна выбелены морозом, широкое тело троллейбуса бросает из стороны в сторону, как пьяницу.
