Я смотрю на звезды | страница 9
Дед принимает в починку все, кроме галош. К галошам дед относится неодобрительно. Он считает, что сапожники подохли бы с голоду, если бы весь мир ходил в галошах. Кто бы тогда стаптывал подметки?
Я медленно чищу картошку за картошкой. Грязный ручеек шелухи струится на пол. Руки мои почернели, но я не обращаю на это никакого внимания.
Мои мысли сейчас там… на огороде ксендза. И чудится мне, что не дед стучит за стеной, а костельные часы бьют двенадцать, что в руках у меня не картошка, а слиток золота, что над головой светят звезды, и я смотрю на них, не отрываясь, как смотрят в глаза матери.
— И-хэ, и-хэ, — кашляет дед. — Авремэле!
Я не отзываюсь.
— Авремэле! — стонет старик.
Я кладу нож, стряхиваю с себя шелуху и вхожу к деду.
— Ты меня звал?
— Звал, — он с трудом переводит дыхание. — Что-то у меня сердце прыгает… Глупая курица! Так или иначе ее понесут к резнику. И все-таки она хлопает крыльями. Налей-ка мне, дружок, десять капель.
Я отсчитываю капли и даю деду. Он выпивает их и печально произносит:
— Одно сердце на столько ботинок! Разве это справедливо? Хороший сапожник должен бы иметь два сердца…
— У меня там картошка, — говорю я, — бабушка рассердится, если я не почищу ее.
— Эх, дурак. Я тебе о сердце, а ты мне о картошке, — стыдит меня дед. — Ну, иди, иди. Не мешай, скоро мясник Гирш за ботинками явится.
Я не перечу, возвращаюсь к себе и с особенным рвением принимаюсь за работу. Наконец миска наполнена доверху. Где же бабушка? Видно, задержалась с кем-то. Бабушка часто задерживается. Встретит жену маляра Янкл-Лейба или скорняка Лейзера, — ну… ясно, тут уж так скоро не уйдешь…
В последнее время бабушка очень много говорит про какого-то Гитлера. Этот Гитлер, должно быть, порядочный мерзавец. Иначе бабушка не кричала бы на мою маму, когда та меня защищает:
— Гитлера растишь! Гитлера!
Это даже хорошо, что ее нет. Можно набрать соли. Она стоит в комоде, там же, где сахар.
Я открываю комод, стараясь не скрипеть дверцами. Но не тут-то было!
Дверцы скрипят, как сапоги балагулы Ицика.
Завидую ворам! Они все делают тихо. А я не умею. Тихо я умею только плакать.
И потом очень страшно красть у себя дома. А если попросить бабушку?
Нет, она не даст.
— Взять, — стучит в ушах.
— Не брать, — колотит в мозгу.
— Взять, не брать, взять, не брать… Подумаешь! Украсть немного соли — это, в конце концов, не такой уж страшный грех. Медлить нельзя. Надо решаться!
Но почему же я стою недвижимо? Ведь комод открыт.