— Хм, Дим, а если Ольга Петровна не виновна? Если это просто ошибка? Если это просто нелепая и гнусная провокация? Ты не допускаешь? Как ты потом в глаза ей смотреть будешь?! Когда она вернется? Митрофанов надулся, как хомяк. Он, опустил глаза в пол и зло пробурчал:
— Не вернется. Наши органы не дураки. Там не дураки сидят! Они, кого попало — арестовывать не будут! Если арестовали эту Самойлову — значит, есть за что! А вдруг она шпионкой была? А?! Как тогда?!
— Хм, Дим, а ты не боишься? Ведь ты с ней постоянно болтал. Просил ее научить тебя писать так же как она?! Бегал к ней! Она тебя чаем поила! А вдруг и на тебя подумают? Вдруг и ты чего ей взболтнул там при беседах ваших, — зло, ехидным голосом спросил Клюфт. Он с презрением смотрел на Митрофанова. Тот, скукожившись — сжал голову в плечи и был похож на разжиревшего, и замерзшего воробья, сидящего на жердочке. Его руки тряслись. Но, через секунду, Димка выпрямился и вскочив, зашипел как змея:
— Что? Что ты такое несешь?! А?! Что такое?! Да! Я ходил к ней кабинет! Да, мы пили с ней чай! Ну и что? Я ж не зал кто она такая?! Откуда я знал? Да и что, я мог ей разболтать? Какие секреты? Я писал то, вон — всякую мелочь и мне никаких секретов никто отродясь, не передавал! Я ни за что, не расписывался! И брось болтать тут! Брось!
Клюфт улыбнулся. Тяжело вздохнув, тоже достал папиросу и закурил. Посмотрев на сизый дым, висевший облаком в кабинете, Павел встал и открыл форточку:
— Эх, Димка! Димка! Зависть она ведь самое, противное из человеческих, отрицательных, рефлексов! Да, да Димка — рефлексов! А ты как я вижу — завидовал Самойловой! Завидовал и теперь радуешься? Чему Дима? Кто тебе мешает стать ведущим корреспондентом? Никто! Перед тобой все дороги открыты! А вот завидовать, да еще и радоваться горю — противно и мерзко Дима! Противно!
— Кому это я завидовал? Кому? Никому я не завидовал и попрошу на меня не намекать! — взвизгнул Митрофанов. Он, по-театральному, погрозил Клюфту, маленьким, толстым пальчиком и сел на стул, тяжело дыша.
— Ладно, ладно! Садись и работай! Мне тоже, вон, надо работать. К завтрашнему утру мне статью напечатать надо. А тут сам видишь — над каждым словом придется работать. Речь объемная у товарища Сталина — нужно взять самые важные куски! Митрофанов словно ждал этого момента. Он с облегчением вздохнул и натянуто улыбнулся. Его щеки растянулись в гримасе — с явной неохотой:
— Ну, вот, ты тоже Паша. Тут всякие гадости говоришь. Я, мол, разболтал Самойловой. Нет, ты так не говори больше. Не говори. Я это и слушать не хочу! Я же комсомолец! Паша. Прошу тебя — больше не допускай в мой адрес таких оскорбительных речей! Клюфт, хотел ответить. Но сдержался. Посмотрев на Димкино, испуганное и злое лицо, Павел решил — пусть последнее слово останутся за ним. Так будет лучше. Открылась дверь и, на пороге появился — кошмар Клюфта. В проеме двери стояла Пончикова. Она зло смотрела на Павла. Вера Сергеевна улыбнулась и ехидным голосом тихо, словно на распев — произнесла:
