Феннлер быстро пробежал его и протянул обратно.
— Ответь им, что солома у нас не отапливается, и пусть пишут летом.
— Вот именно, — не отставала жена. — Они хотят забронировать на лето.
— Напиши, что неизвестно, сохранится ли сарай до лета, и что мы не хотим обременять себя идиотскими бронированиями. И уж тем более не в тот момент, когда все вокруг завалено снегом и непонятно, наступит ли когда-нибудь лето. А теперь у меня нет времени, мне надо к Алоису Глуцу в Шёнрид. Было бы лучше, если б мы требовали что-нибудь взамен за эти бронирования. Это же наше право.
— Наше право и наши деньги, — парировала Дора, забрав у Альбрехта распечатку. — Сарай забронирован, — добавила она и поспешно отвернулась.
— А насчет работы на парковке у озера тебе что-нибудь писали? — спросил Альбрехт.
— Таннер еще подумает, но я уверена, что мне ее дадут, — ответила Дора и скрылась в своей комнате.
Альбрехт глянул ей вслед, пробормотал нечто невнятное об общинном секретаре Таннере и его деревенской хронике, снова склонился над газетой, а спустя некоторое время вновь повернулся к сыну.
— Так, значит, театр? — спросил Альбрехт.
Марк не отвечал.
Макнув в кофе очередной кусок хлеба, Альбрехт засунул его под усы, не сводя с сына глаз. Потом с недовольным видом допил кофе, навалился на стол и поинтересовался:
— Ты уже выяснил, когда тебе надо быть в Маттене?
Марк не отвечал.
— Ты уверен, что поезд придет в Маттен вовремя?
— Опаздывать я не собираюсь, — ответил Марк, вернув повестку на стопку старых газет и избегая отцовского взгляда.
Управившись с делами в машинном сарае, Альбрехт Феннлер вернулся в гостиную, где по-прежнему сидел его сын, пожелал ему успехов и посоветовал выбрать что-нибудь поприличнее — все-таки речь идет о том, что будет определять его жизнь до сорокадвухлетнего возраста. Три лишних кружки пива, которые он выпьет по случаю, лучше отдать унитазу, не довозя их до деревни, и пусть сразу напишет о распределении, чтобы он уже завтра знал, с кем ему предстоит иметь дело впоследствии. Марк безучастно стоял напротив Альбрехта. Даже когда Альбрехт сунул ему в руку двадцать франков и хлопнул по плечу, Марк не выразил никаких эмоций. Не поблагодарил.
Альбрехт Феннлер сел в машину и поехал по направлению к Цвайзиммену, не обращая никакого внимания на снег, устеливший дорогу. Думал он о немецких и голландских туристах, что летом снова нагрянут в его сарай, оплатив его по цене двухкомнатной квартиры, а за завтраком станут осыпать его жену комплиментами, которых та не заслуживала. Если бы постояльцы не приносили солидного дохода, он бы уже давно заявил Доре — «Ночлег на соломе» был ее идеей, — что он в этом больше не участвует.
