«Господи милостивый, за что?»
Ей бы сейчас самое время разреветься по-бабьи, но она все-таки нашла в себе силы собраться и негромко, словно боялась, что ее могут услышать, пробормотала:
– И что он… твой прокурор?
Никита Макарович только рукой махнул на это.
– Господи, и надо же дурой такой быть! Ну зачем… зачем тебе надо было Олега?..
Она долго, очень долго молчала, не в состоянии понять, что же такое творится с любимым ею человеком, в котором она видела свою надежду и опору, и едва слышно произнесла:
– Я… я испугалась очень, а он… он хотел убить меня. И когда схватился за ружье… – И она всхлипнула, закрыв лицо руками. – Я… я даже не думала, что в нем осталась хоть капля ревности.
– Ревности?.. – настороженно переспросил Рогачев. – Так что, твой Полунин?..
Отерев ладошкой заплаканные глаза, Раиса Борисовна утвердительно кивнула.
– Да! Донесли ему!
Никита Макарович едва не застонал сквозь стиснутые зубы.
– Ты уверена в этом?
На ее лице отразилось некое подобие кривой ухмылки.
– А с чего бы он тогда, спрашивается?..
– Вот же твари! – скрежетнул зубами Рогачев, лихорадочно соображая, какие последствия для него лично могут быть, если вдруг этот «доброжелатель», настучавший Олегу Полунину про любовную связь его жены с его же покровителем и другом, сообщит тому же Рябову, что Полунин руки на себя наложил не просто по пьяни, а когда узнал про измену своей жены с главой районной администрации, всесильным Никитой Рогачевым.
Ничего хорошего при таком раскладе ждать не приходилось. Ни ему лично, ни тем более Раисе. И ежели его прокурорский племяш не сможет удержать эту ситуацию в своих руках, то паскудный мент, с которым у него не складывались «нормальные» отношения, расколет эту дуру с кукольной мордочкой и красивыми, белоснежными бедрами в один присест.
А Раиса Борисовна бормотала, словно в забытьи:
– Я люблю тебя, Никитушка! А он… Олег…
– Заткнись! – почти рявкнул на нее Рогачев. И когда она замолчала, непонимающе-обиженно хлопая глазами, уже чуть мягче произнес: – Не будь дурой и… забудь все.
– Что… все? Я… я не понимаю тебя. И я… я очень люблю тебя, Никита.
Рогачев снова едва не застонал в бессилии перед бабьей дурью, но все-таки сдержался, чтобы не обложить ее матом. Только и сумел, что сказал, ненавидяще сверля глазами:
– Мой племяш Рябова от тебя уберет, а в прокуратуре продолжай настаивать на своих первоначальных показаниях. Мол, этот твой дебил сам себя, и ты даже ружье не могла перехватить. Надеюсь, это тебе понятно?
