В больничном саду, огороженном двухметровым штакетником, было тепло и покойно, однако на душе у нее кошки скребли, и когда Раиса Борисовна присела на скамейку, где ее поджидал насупившийся Рогачев, единственное, что она могла сказать, разведя руками:
– Вот так-то, разлюбезный ты мой! Как говорится, человек предполагает, а боженька располагает. Думали одно, а получилось…
И замолчала надолго.
Молчал и Никита Макарович, и только угрюмое сопение выдавало его состояние. Наконец он поднял голову и хрипло спросил, уставившись неподвижным взглядом в какую-то точку на огромной лиственнице.
– Зачем?.. Зачем ты его?
На его крутых скулах играли взбугрившиеся желваки. Раиса Борисовна удивленно сморщила носик.
– Ты это о ком?
– О Полунине! – резким голосом бросил он. – О муже твоем законном!
Раиса Борисовна вскинула на Рогачева удивленные глаза. Более всего ее поразили последние слова: «О муже твоем законном!» Будто не он рога Олегу наставлял. Она сжалась, словно на нее замахнулись кулаком, и с неподдельной болью в голосе прошептала:
– Что-то не пойму я тебя, голубь ты мой! У Олега белая горячка началась… он за ружье схватился…
– Ты эту сказочку про белую горячку следователю в прокуратуре рассказывать будешь, – оборвал ее на полуслове Рогачев, и было видно, что он едва сдерживает себя. – Следователю! А не мне…
Ее лицо пошло красными пятнами, губы побелели, и она процедила с непонятной ей самой ненавистью в голосе:
– Вразумись, Никита! Или ты, что же… убийцу из меня хочешь сделать?
Раиса Борисовна вскинула на Рогачева воспаленно-красные глаза, еще не веря в свое предчувствие и надеясь увидеть на его лице хотя бы немного сочувствия, но сжатые челюсти Рогачева продолжали оставаться каменными. Словно и не он это был, любящий и нежный, а какой-то совершенно другой Рогачев – жестокий, чужой и невосприимчивый к ее беде и боли.
– Ты… ты что же… ты хочешь сказать?.. – продолжала бормотать она бессвязно-горячечным шепотом.
– Рая-я-я! – выдохнул Рогачев, с силой сжав ее ладони. – Очнись! И я тебе русским языком повторяю: всю эту чушь про белую горячку и про самоубийство своего дебила ты будешь нести в прокуратуре, а не мне…
– Он… он сам!..
– Врешь! – качнул головой Рогачев. – Врешь! Я уже с племяшом своим встречался, и он…
Раиса Борисовна отшатнулась от Рогачева в сторону, и ее лицо перекосила судорожная гримаса боли.
«Врешь!..»
Никогда раньше этот человек не позволял себе так и в таком тоне разговаривать с ней.
