— В чем дело, мастеровые? По какому случаю сборище?
Из толпы всплеснулись свистки и возгласы:
— Сочувствуем товарищам питерским рабочим!
— Уменьшите рабочий день и сделайте прибавку...
Из горла Якова Фомича вырвалось как-то само собой:
— Турните из кузнечного мастера Попелло! Грубиян и хамло...
Кто-то потребовал:
— Пускай выпустят наших рабочих, арестованных в декабре.
Риццони стал мягко увещевать забастовщиков:
— Требования эти я сам удовлетворить не могу. Возвращайтесь в цехи, а я запрошу депешей наше правление в Петербурге.
Федор перекрыл ропот толпы своим густым баритоном:
— Перво-наперво, господин Риццони, прикажите убрать казаков, которых вы изволили вызвать к проходной! Зачем они там?
Рабочие возмутились. Снова казаки?! Люди протестующе загудели, и кто-то пронзительно свистнул.
Директор смущенно топтался на балконе. Хотел что-то сказать, но рев толпы не дал ему говорить, и он скрылся за дверью. Вскоре все услышали удаляющийся цокот лошадиных копыт. Народ приободрился.
Александр Корнеев, крепыш под стать Федору, с огненно-рыжей волнистой шевелюрой, поднял руку, и толпа утихла:
— Слыхали, что случилось в Питере?
— Знаем, знаем! Что дальше-то делать нам?
— Сперва выступит уже знакомый вам товарищ Владимир. Пусть обскажет свою мысль... — И он подтолкнул студента: — Начинай!
Речь у меньшевика горячая, но туманная. Бороться за свержение царя вместе с либеральной буржуазией. Но для всенародного бунта еще не время. Пока надо вырвать у властей хоть часть уступок.
— Молиться богу, который не милует?
— Царь на наш спрос уши заткнул.
— Хватит балачок — кажи дело! — оборвал его кто-то из толпы.
Владимир растерялся и спрыгнул с платформы.
Социалист-революционер Забелин напирал на сельскую общину. На ней издавна держится Русь. Что заводы? Земледелие — вот будущее народа. Забастовки? Ими не свергнуть царя! На выстрелы в Питере ответить уничтожением министров, губернаторов, экспроприацией богачей...
Забелин — рабочий, недавно был выпущен из тюрьмы и ходил в ореоле мученика. Его речь вызвала громкие аплодисменты, и Корнеев встревоженно глянул на Федора.
Эсера сменил Сергеев.
— Первый оратор что-то мямлил о нежном обуздании самодержавия. Наивность или предательство? Спасение народа не в петициях, но и не в терроре против отдельных царских мерзавцев. Выход — в острой классовой борьбе масс против самодержавия и капитала. Так выйдем же на волю из мрачных цехов и подвалов, будем протестовать против произвола. — Федор сорвал с головы шапку. — Вечная память нашим братьям по труду, погибшим в день Девятого января! Их кровь стучится в наши сердца...
