– Хорошо, – сказала Кончита, – только это должно остаться между нами.
– Слово дворянина, – поспешно произнес незнакомец.
Она взяла его руку в свою и принялась разглядывать линии на ладони. Девушка не успела ничего сказать: внезапно откуда-то выскочили двое мужчин и схватили ее за локти. Цыганка попыталась вырваться и закричала, но слова незнакомцев мгновенно заставили ее замереть и замолчать, а еще – расширить глаза от ужаса.
– Именем Святой службы ты задержана за гадание – действие, запрещенное Церковью и приравненное к ведовству!
Мнимый дворянин, который завлек девушку, куда-то исчез. Цыганка догадалась, кто это был: некий аристократ преступного мира, предоставляющий услуги тем, кто хочет избавиться от неугодного человека. Возможно, заказчиком выступил сеньор, которому она отказала вчера. Впрочем, это уже не имело значения.
Фамильяры поволокли Кончиту по площади; ее пестрые, будто сотканные из веселья и легкомыслия юбки подметали равнодушные камни мостовой, покрытые мертвой пылью.
Цыганка была уверена, что обитатели балагана наблюдают за происходящим, но не смеют сдвинуться с места. Она их понимала: атмосфера всеобщего страха, царящего в городе и стране, парализовала и языки, и сердца людей.
Внезапно из-за фургонов с пронзительным криком выбежала черноволосая и темноглазая девушка в оборванном платье. Она подскочила к фамильярам, набросилась на одного из них с кулаками, потом вцепилась зубами в руку другого. Они ударили ее несколько раз, а после связали с помощью веревки, которую услужливо подал кто-то из находившихся на площади людей. Но она не умолкала и продолжала выкрикивать проклятия в адрес Святой службы до тех пор, пока ей не заткнули рот.
– Смотри-ка, – сказал один из зевак, – сразу две ведьмы! Не иначе готовились к шабашу.
– Говорят, они могут вредить даже после смерти, недаром инквизиция извлекает останки ведьм из могил и предает их огню! – подхватил другой.
В их взглядах не было ни капли сочувствия несчастным девушкам.
Кончиту и Марию приволокли в Святую палату и бросили в один из ее подвалов, угодив в которые человек мог выйти наружу только однажды – в день собственной казни.
Поздно вечером, когда Паола и Ниол укладывались спать и девушка осталась в одной сорочке, она вдруг повернулась и задумчиво произнесла:
– Мне кажется, мой отец, Армандо и цыганка правы: мы с тобой не подходим друг другу. Я и впрямь из породы домашних птиц, ведь меня вовсе не тянет пересекать океан, хотя я и знаю, что здесь нам не будет покоя.
