В субботу утром я проснулась раньше обычного часа. По правде говоря, едва ли я спала в ту ночь. Я оделась и застелила постель, чтобы все видели: я поправилась. Отставила бабушкину трость, которая мне верно служила, спустилась по ступенькам, держась только за перила, и села позавтракать.
– Думаешь, тебе можно идти в школу? – спросил отец. – Не лучше ли будет, если Махмуд отвезет тебя на мотоцикле?
Махмуд сердито глянул на отца и ответил:
– Отец, о чем ты говоришь? Нам только не хватало, чтобы она прокатилась без хиджаба с мужчиной на мотоцикле!
– Она обвяжется платком. Ведь так?
– Конечно, – сказала я. – Я никогда не хожу в школу без платка.
– И ты ее брат, а не чужой человек, – добавил отец.
– Помилуй, Аллах! Отец, мне кажется, Тегеран и тебя сбивает с пути.
Я прервала Махмуда и сказала:
– Не беспокойся, отец. За мной зайдет Парванэ. Она мне поможет, мы вместе дойдем до школы.
Мать что-то неразборчиво пробормотала. Ахмад, с глазами красными от ночного пьянства, грубо, как всегда, выкрикнул:
– Ха! Парванэ! Я запретил тебе с ней водиться – а ты собралась использовать ее как трость?
– Почему запретил? Чем она тебе не нравится?
– Чем не нравится? – фыркнул он. – Вульгарная, все время хихикает, смеется, юбка у нее слишком короткая, она виляет бедрами на ходу.
Я сильно покраснела и огрызнулась:
– Юбка у нее вовсе не короткая, длиннее, чем у многих в школе. Она спортсменка, вот и не ходит, как некоторые, семеня на цыпочках. И откуда тебе известно, что она виляет бедрами? По какому праву ты смотришь на чужую дочь?
– Заткнись, а то врежу тебе по губам так, что все зубы посыплются! Мать, ты видишь, какой она стала наглой?
– Хватит! – взревел отец. – Я знаю господина Ахмади. Он человек уважаемый, образованный. Дядя Аббас просил его посредничества, когда тягался с Абол-Гассемом Солати из-за соседнего магазина. С тем, что решит господин Ахмади, никто не спорит. Все доверяют его слову.
Ахмад побагровел, обернулся к матери и сказал:
– Вот видишь! Нечего удивляться, отчего девчонка обнаглела. Как не обнаглеть, когда все за нее заступаются. – И, обернувшись ко мне, прорычал: – Иди с ней, иди, сестренка. Конечно же, эта девица – само целомудрие. Иди, поучись у нее приличиям.
И тут как раз в дверь позвонили. Я попросила Фаати:
– Скажи ей, что я сейчас выйду.
И, спеша положить конец спору, быстро повязала платок, попрощалась и захромала к двери.
На улице я почувствовала, как обдувает лицо холодный ветер, и постояла с минуту, наслаждаясь свежим воздухом. Морозный воздух пах юностью, любовью, счастьем. Я оперлась на Парванэ. Нога все еще болела, но я о ней и не думала. Стараясь сдержать волнение, я медленно, тихо шла по направлению к школе. Саида я увидела издали: он стоял на крыльце аптеки, на второй ступеньке, и смотрел на улицу. Заметив нас, он спрыгнул со ступеньки и шагнул вперед поздороваться. Я закусила губу – и он сразу же понял, что приближаться не следует, вернулся и остался стоять на крыльце. Глаза его погрустнели, когда он присмотрелся к моей забинтованной ноге и неуверенной походке. У меня же сердце рвалось вон из груди, к нему. Мне казалось, будто я много лет его не видела, и вместе с тем мы стали теперь ближе, чем когда виделись в последний раз. Теперь я знала Саида, знала его чувства ко мне и любила его гораздо больше прежнего.
