Дед охнул, забормотал убогие слова признательности. Благородство и принципиальность были деду не чужды: он тыкал, чтобы взял, журналом во Льва Лаврентьевича, а Лев Лаврентьевич от себя «За знакомство!» отпихивал. «Перестаньте, – говорил он деду раздраженным назидательным шепотом, – мне это не надо, кому-нибудь продадите…» – «Нет!.. такие деньги заплочены… – вкрадчиво бормотал дед, – нет, нет, нет… вам нужнее, вы молодой…»
Может, на факультете работал? – все пытался вспомнить Лев Лаврентьевич, вглядываясь в желтое одутловатое лицо. Всяко бывает. Пал человек.
Изловчившись, дед согнул «За знакомство!» надвое и засунул Льву Лаврентьевичу в карман пальто, после чего стремительно уковылял на улицу.
Лев Лаврентьевич в состоянии несвойственного ему благодушия вернулся за столик. Налил себе третью. Задумался. Не этот ли тип лет пятнадцать назад читал курс основ теории управления?
– Ну ты и лох! – подал голос (громкий голос) Ковнюков-Говнюков. – Да их на перекрестках бесплатно раздают, бери сколько надо!
– Не всем, – уточнял говнюковский приятель. – Только водителям иномарок. Пешеходам не дают. И бомжам не дают.
– Вот как раз бомжам и дают. Это кто был, по-твоему? Не бомж?… Дают бомжам, чтобы они таким, как этот лох, продавали. Бомж продаст, а деньги поделят. Слышишь, лох! Ты знаешь, лох, какой ты лох? Ну ты и лох!
Оскорбление. Не только тон грязных нападок и не столько тон оскорблял Льва Лаврентьевича, сколько нелепая убежденность в том, что он способен купить бесплатный каталог сексуальных услуг. Но и тон! – тон сам собой был оскорбителен.
– Мы с вами на брудершафт не пили.
Сказав это, Лев Лаврентьевич наконец опрокинул третью рюмку, как бы показывая, что он сам по себе. В графинчике оставалось на четвертый прием.
– Да я с тобой не то что на брудершафт, я с тобой срать рядом не сяду!
Сволочь какая. Ну, погоди. Лев Лаврентьевич достал журнал из кармана, положил на стол, приступил к неторопливому перелистыванию с видом респектабельного человека, который знает, что приобрел и зачем.
– Разглядывает, посмотри.
– Дома вырежет, на стену повесит.
– Лох, лупу купи!
Спокойно! Лев Лаврентьевич вынул мобильник и, старясь как можно больше значения придать этому жесту, положил рядом с журналом. Налил из графинчика, что оставалось. Перелистнул страницу. Другую. Увидел одетую, ту. Был уже готов выпить – рука к рюмке тянулась, но – отсрочка! – мобильник взяла, не рюмку.
Почему его выбор пал на одетую? Не потому ли, что сам был одет?
