— Курица, — сказал я, — жареная.
— Зажарю ему четыре курицы, — тут же решила мать. — Пускай обожрется.
— И ты сама все будешь готовить?
— Ой, нет, — замахала она руками. — На такой подвиг я не способна. Попрошу соседку, Анну Федоровну. Думаю, она не подкачает…
И Анна Федоровна не подкачала. Стол, накрытый в гостиной, буквально ломился от всевозможных блюд. Мать, кстати говоря, тоже не подкачала. Она накрасилась и надела блестящее платье с глубоким вырезом на спине. Увидев мать, Баварин напрочь забыл о цели своего визита. То есть о моем сценарии.
— Вы прекрасны, прекрасны, — с ходу начал приставать он к матери. — Кто занимался вашим туалетом?
— Свой туалет я мою сама, — сострила мать. — Прошу к столу.
И она открыла дверь, ведущую в гостиную. Баварин так и ахнул.
— Неужели все это роскошество в мою честь?
— Отчасти и в вашу. Но, в основном, в мою.
— У мамы сегодня день рождения, — скромно, как и подобает примерному сыну, пояснил я.
— Что ж ты мне, Саня, сразу-то не сказал?! — Баварин склонился к материнской ручке. — Поздравляю, поздравляю… И сколько же вам стукнуло, если не секрет?
— …надцать! — рассмеялась мать.
Они прошли в гостиную, с увлечением разговаривая. Глядя на них со стороны, я отметил, что мать с Бавариным очень даже неплохо смотрятся рядом. Оба такие моложавые. Платье матери красиво обрисовывало ее фигуру. Лифчиком она себя не стеснила. Баварин тоже был как огурчик. В светлой спортивной рубашке и пиджаке в «елочку».
Мы сели за стол. Я положил в хрустальные бокалы кубики льда и залил их шампанским.
— За самую красивую женщину в мире! — провозгласил тост Баварин.
— За наше знакомство, — добавила мать.
— Ура! — выкрикнул я.
И мы все трое, чокнувшись, выпили.
А затем принялись за салат оливье, мясной рулет с черносливом, заливную рыбу и другие разные вкусности, которые наготовила старательная Анна Федоровна. Баварин, конечно же, налегал на жареную курятину.
— Вот вы, наверное, думаете, что я сейчас с вами сижу, — громко говорил он, выворачивая бедной курице ногу. — Ничего подобного, дорогие мои! В метафизическом плане меня здесь нет.
— А где же вы? — стреляла в него мать накрашенными глазами.
— В метафизическом плане я крест на Голгофу тащу! — отвечал Баварин, впиваясь крепкими зубами в куриное мясо.
Я тем временем ел горячие лепешки с хрустящей корочкой, щедро намазывая их медом. Мать попивала свой любимый ликер «Стингер».
В общем, все шло как по маслу.
— Вы знаете, Светлана, — наклонялся Баварин к матери, почти касаясь губами ее волос, — я так несчастен.
