Он вдруг запел мягко и грустно, начав с середины, будто продолжая песню, зародившуюся в душе:
…О юных днях в краю родном,
Где я любил, где отчий дом…
Петр тоненько-тоненько, так, что Наденька вся замерла, вывел, точно не голос даже, а сама задумчивая грусть пела:
И как я, с ним навек простясь,
Там слышал звон в последний раз…
У Наденьки выступили на глазах слезы.
— «Навек простясь…» Как тяжело покидать родные места, — проговорила она, вздохнув.
— Почему «навек»? — живо возразил Петр. — Мы будем приезжать сюда во время отпуска. Забыть Волгу? Не-ет! Волга мне мила, как мать.
Наденька комкала в руке шелковый платочек.
— Ты почему так грустна сегодня? — спросил он, не замечая собственной грусти.
Наденька низко опустила голову.
— Мне не минуло еще и семнадцати…
— Ну и что же?
— Не венчана… и еду за тридевять земель…
— Ты сожалеешь, что дала согласие? — спросил Петр, помрачнев.
— Глупенький… — слабо улыбнулась Наденька. — Мне просто страшно. Будто подняли меня на ковре-самолете из сказки, лечу над лесами и морями несказанно счастливая, но дух захватывает… А вдруг кубарем полечу, вдруг вывалюсь…
— Не вывалишься, — сказал Петр. — Помнишь, у Жюль Верна инженер… Как его звали, запамятовал… Помнишь, он изобрел машину, с помощью которой притянул к Земле огромный метеор, состоящий из чистого золота?
— Помню…
— Ты, Дина, и есть тот золотой метеор, и я теперь самый богатый человек в мире!
Он обнял ее и стал покрывать лицо поцелуями.
— Богатый, а на реверс не хватает, — с шутливым укором произнесла она, слабо вырываясь.
— Бог с ним, с реверсом. Во Владивостоке поп обвенчает и за меру картошки.
— А вдруг не обвенчает? — с испугом в голосе спросила Наденька. — Ох, Петюша, без венчания не быть у нас счастью.
— Быть счастью. Быть! — твердо сказал Петр. — Не поп приносит его, а любовь! Но… — он гладил ее волосы и чуть раскачивался в такт диковатому шелесту волн, — это было бы убогое счастье, если бы его ограничили лишь любовью.
— Ты хочешь сказать об общественном служении?
Петр думал о Родине. Он крепче обнял Наденьку, закрыл глаза. И виделись ему золотые нивы с васильками по межам, синие леса в белой дымке тумана, белые березы в цветистых полушалках осени, широкая Волга, уходящая в безбрежную даль… И жаркое сияние заката над одетою сумерками землей, тихие костры на рыбалке, тревожимые лишь задумчивыми вздохами ветра в прибрежных кустах да далекими криками перепелов…
Но ведь Родина — это не только Волга, березы и закаты, это и Верещагин, и Римский-Корсаков, и грустная песня крестьянок, и добрый корпусной дядька Лукьяныч, и Емелька Пугачев со своей хитрой пушечкой.
