— Куда ты, туда и я! — с решительной готовностью ответил Данила.
Сергей Федорович пристально вглядывался в молодых людей, потом, покачав головой, произнес не то с осуждением, не то с удивленной похвалой:
— Ну и времена! Юнкера, будущие офицеры идут на студенческий митинг. С ума сойти можно!
— Но вас… в таком виде… студенты не пустят, — сказала Лена.
— Вот досада! — пожалел Петр. Он вспомнил, с какой ненавистью глядели на них молодые рабочие с завода Лесснера.
— Постой, — воскликнул Сергей Федорович, — у нас где-то есть цивильная одежда. Поищи, Ленуся…
Петр всю жизнь ходил в военной форме и теперь, облачившись в широкие черные брюки Сергея Федоровича и в старомодный, изрядно поношенный сюртук, глянул в зеркало и не узнал себя. На него строго глядел большеглазый юноша в широченной, обвисающей одежде, похожий на слушателя духовной семинарии.
Даниле достались одни брюки, но он не горевал: Лена заверила его, что в университетских коридорах полумрак и на митинг можно будет пройти в верхней одежде.
Сергей Федорович поглядел Петру и Даниле в глаза и с каким-то задумчивым проникновением сказал:
— Что бы вы ни услышали и сегодня и в будущем, помните — царь это одно, а народ — другое. Идите!
Они пошли переулками, зорко поглядывая на прохожих: не дай бог встретить кого-нибудь из юнкеров или курсовых офицеров!
Весеннее петербургское солнце озаряло улицы, окна и крыши домов, влажные метелки деревьев…
Митинг уже начался. Актовый зал был забит молодежью, и Петру, Даниле и Лене стоило немалых усилий протиснуться вперед. Коренастый, с энергичным смелым лицом студент бросал в толпу дерзкие и гневные слова:
— Кровавое воскресенье незаживающей раной кровоточит на совести России. «Добрый царь-батюшка» обернулся палачом и душителем. Дорогой ценой заплатил народ за знакомство с царем-оборотнем, да зато сквозь слёзы провидим мы новые дали, где не будет самодержавия…
— Долой палача!
— До-о-о-лой! — кричал зал сотнями голосов.
Петра бил нервный озноб. Никогда не слышал он ничего подобного о государе. По его твердому, сложившемуся еще в корпусе убеждению, никто не смел ни осуждать, ни порицать царя, которому если не всевышним, то уж во всяком случае Историей поручено повелевать народом.
И как у этого ершистого гражданина язык поворачивается! Говорун… Не иначе как с юридического факультета.
В сердце просачивался холодок неприязни к оратору… «Когда бранит Сергей Федорович, испытываешь совсем иное чувство. Он выстрадал каждое слово своей хулы, он отдал правую ногу, получив взамен это горькое право — бранить… И все-таки, боже, как бурлит Россия! — думал Петр, с тревогою посматривая по сторонам. — Такие, как этот оратор, несколько лет назад стреляли в министра просвещения Боголепова. Здесь собралась будущая интеллигенция, те, что должны учить, воспитывать и вести за собою народ. Куда же они поведут его? Или я ничего не понимаю, или…»
