Нет, стоило семь лет, лучших лет детства протомиться за высокими кирпичными стенами «Аракчеевки», где офицеры-воспитатели всех степеней сыпали неувольнениями и арестами, а преподаватели — прескучной премудростью заляпанных прошлогодними чернилами учебников, стоило все это вынести ради наступившей свободы.
Когда Петя с Данилой вошли в купе, Зарайский с азартом отчаянного игрока врал про свои любовные связи с одной «преславненькой девчонкой», а Митин и Лузгин слушали с выражением восхищения и откровенной зависти на раскрасневшихся лицах, Офицер-воспитатель, сопровождавший команду, спал в дальнем купе вагона.
На столике стояли раскупоренная бутылка, пустые стаканы и раскрытые консервные банки. Пахло кислым перегаром водки.
— Господа! — вскричал Зарайский. Он уже, видно, успел захмелеть. — Забудем прежние обиды! Выпьем за то, что вылезли из кадетских штанов и теперь мы — юнкера!
Зарайский налил в стаканы водку и протянул их Пете и Даниле:
— Пейте, г-господа юнкера!
Данила вопросительно поглядел на друга.
— Благодарю. Если я не выпью, кадетские штаны все равно мне не угрожают, — ответил Петя и, сев на нижнюю полку, стал глядеть в окно.
Данилка тоже пить отказался.
— Грешно не выпить. Тем более тебе, Петр, выпущенному вице-унтер-офицером за особые успехи.
— Надо смочить от пыли дорожку в Петербург, — увещевали Митин и Лузгин.
— Не хотите?! — взъярился Зарайский, придав своему голосу злобную надменность. — С князем выпить не хотите? Красные девицы! Кисейно-монпасейные! Кто вы такие, что отказываетесь пить с князем, а?!
Зарайский явно намеревался завязать драку.
Помня кулаки Нестерова, Лузгин и Митин усадили своего расходившегося дружка и стали отвлекать его разговором о предстоящей службе в Петербурге.
Пете до тошноты противны были и их заносчивые лица и пьяные речи, в которых наглость перемежалась с глупостью.
Он глядел в окно на пробегавшие, торопясь и подпрыгивая, верстовые столбы, на залитые солнцем поля, где по свежему жнивью прогуливались грачи и галки.
Сердце трогала острая тоска, а в ушах звучал незабываемый мотив:
…И вот слышнее стали звуки,
Не умолкавшие во мне…
10
— Петербург! — устало и вместе удовлетворенно провозгласил проводник. Началась обычная вокзальная суета, грохот чемоданов и кованых сундучков пассажиров второго класса, оклики носильщиков, радостные восклицания и поцелуи встречающих.
Для Петра все было необыкновенным.
— Петербург… — тихо повторил он, чувствуя, как сильно забилось сердце.
