– Закрыто, – повторяла она мне.
– А теперь велите им открыть его.
– А теперь откройте его, – повторяла она.
И так далее. Таким образом мы прокрутили несколько сцен. По ходу их многократно использовались переговорные устройства. Мобильные хороши были для связи один-к-одному, но теперь нам часто требовался режим один-ко-многим, а также многие-ко-многим. Так что я звонил Назу в его штаб, а Наз, пока говорил со мной, связывался по радио с тремя-четырьмя людьми; потом один из них связывался с Энни, а она связывалась с Назом по другому каналу, а он перезванивал мне; или же я звонил Энни, а она связывалась со своим помощником, или… в общем, понятно. К заключительной стадии у Энни в непосредственном подчинении было четверо ассистентов; их переговорные устройства были настроены на ее и только на ее частоту.
Офис Наза было видно с верхних этажей моего дома – и, разумеется, наоборот. У главного окна Наза мы установили подзорную трубу, очень мощную. Наз хотел использовать видеокамеры, но я сказал ему: нет, никаких камер мне не нужно. Я заставил их убрать ту, подвешенную над боковым входом у стадиона, возле которой я стоял в день, когда впервые обнаружил здание. Единственным фотоаппаратом, который я разрешил держать на объекте, был «Полароид» Энни. Она использовала его, чтобы фиксировать взаимные расположения предметов: что где находится по отношению к чему. Так выходило быстрее, чем с набросками или чертежами. И более точно. Если какая-нибудь вещь вставала у нас ровно куда надо, но потом ее приходилось передвигать, пока мы переносили через ее место что-нибудь еще, Энни щелкала «Полароидом»; потом, когда мы эту вещь – неважно, что – хотели восстановить, то просто занимали положение, откуда она сделала снимок, и, стоя с фотографией в руке, давали людям указания подвинуть такой-то предмет правее, левее, еще чуть-чуть назад и так далее, пока не добивались соответствия с фотографией. Аккуратно, точно. Приятная она была девушка.
Как-то днем я стоял у Наза в офисе и глядел в подзорную трубу. Глядел я долго, наблюдал, как движутся люди за окнами моего дома. Потом я опустил трубу и стал глядеть на подъезжающие и отъезжающие грузовики и фургоны. В основном они отъезжали, что-то увозя. Меня поразило, как всего этого – того, от чего нам приходилось избавляться по ходу проекта, – было много: земля, мусор, перила, батареи, плиты – чего там только не было. На каждый прибывший груз, большой или маленький, приходился другой, который надо было увезти. Как минимум один. Если бы можно было собрать вместе и взвесить все, что привезли за недели работы, а потом сделать то же со всем, что вывезли, я совершенно уверен: вторая куча весила бы гораздо больше. Дело обстояло так с самого начала, когда мы разбирали хлам, контейнер за контейнером, до конца, когда ходили повсюду, вручную собирая обрывки бумаги, чтобы непременно устранить все ненужное.
