С другой стороны, прапорщик мой был как ребенок. Жестокий и неосторожный ребенок. Ему недоставало фантазии, чтобы вообразить себя на месте избиваемого нарушителя общественного порядка. Ему недоставало фантазии, чтобы вообразить себя на месте сжигаемого электрическим зарядом пня. Ему недостало бы фантазии и для того, чтобы оценить фехтовальное искусство без реального поединка. Никакой бой с тенью Толика моего не впечатлил бы. И если я хотел продемонстрировать прапорщику, насколько грубая сила беспомощна перед тонким искусством, то демонстрировать это следовало наглядно и чувствительно, с оружием в руках. К тому же я рассчитывал и на стокгольмский синдром. Я полагал, что, если Толику разъяснить правила, он будет стараться правила соблюдать, как стараются заложники неукоснительно соблюдать все предписания захвативших их террористов. И я сказал:
– Анатолий, мы ведь не хотим убить друг друга, верно?
– Ну, да, – кивнул прапорщик, в голосе его слышалось мальчишеское желание нравиться и глупый мальчишеский азарт, свойственный всякому мужчине, впервые взявшему в руки клинок. – Ну, да.
– Вы ведь занимались там у себя в милиции единоборствами?
– Ну, да. Самбо где-то, как-то.
– Вы ведь понимаете, что такое неполный контакт?
– Ну, да. Чего там! – прапорщику явно не терпелось пустить рапиру в дело.
– Анатолий! – я положил ему руку на плечо и посмотрел ему в глаза. – Когда будем фехтовать, поосторожней с оружием. Иначе придется мне вас отлупить.
Кажется, прапорщик не поверил. Но стокгольмский синдром заставлял его играть роль ученика и относиться ко мне как к учителю. И он почтительно кивнул.
Я показал ему правильную стойку, показал, как правильно держать рапиру, показал, как наносить укол, как делать выпад, как парировать в девяти основных позициях. Я объяснил ему, что такое перевод и что такое батман… Когда я стал говорить про дуэльное приветствие, про то, что фехтовальщик как бы приподнимает забрало, каковая традиция восходит к рыцарственному Средневековью, прапорщик заскучал. Меня, помнится, в детстве, когда я только начинал заниматься, больше всего увлекала именно вся эта вокруг фехтования рыцарская и мушкетерская мифология. Но прапорщика мифы не интересовали. Как и всякому неопытному бойцу, ему хотелось поскорее пустить оружие в ход. И я скомандовал:
– К бою!
Прапорщик стоял против меня в той нелепой позе, в которой обычно стоят начинающие – как будто наложили в штаны. Оружие он держал, как держат обычно начинающие, то есть в кулаке, а не пальцами. И выражение лица при этом прапорщик имел самодовольное. С рапирой в руках в классической фехтовальной стойке всякий мужчина нравится себе.
