– Не могу! – всхлипывала Ласка.
– Можешь!
– Я не могу!
– Тужься через немогу! Давай!
Опять началась потуга. Я опять навалился всем весом Ласке на колени. А Толик сидел передо мной у Ласки между ног. Огромные его руки повернуты были ладонями вверх наготове, чтобы принять голову ребенка. И он пел: «Жизнодавца родиши, Дева, радости же в печали место подала».
Он перевирал текст. Он перевирал текст тропаря, но я подумал, черт с ним, с текстом, когда Ласка издала совсем уже звериный вопль, и между ног у нее показалась человеческая голова. Лицо рождавшегося ребенка было очень сосредоточенное. Как и предсказывал Толик, голова вынырнула и повернулась направо.
– Смотри, – сказал Толик, – направо поворачивается.
Следующей потугой Ласка исторгла из себя младенца, и Толик принял его на огромную свою ладонь. Ласка счастливо засмеялась, а младенец молчал.
И Толик был серьезен. Он размотал пуповину, обвивавшуюся младенцу ноги, и пробормотал:
– Обвитие, видишь. Держало его.
Потом он протянул руку, взял со своего стерильного подноса шпагат, перетянул пуповину, а чуть выше шпагата резанул ножницами и прижег зеленкой.
– Чего он молчит? – сказала Ласка. – Он дышит?
– Щас, подожди, – Толик отвернулся и положил младенца, не подававшего признаков жизни, на диван. – Не дышит пока. Щас, подожди.
В следующее мгновение между ног у Ласки полилась кровь. Я подумал, кровь. Не алая, как во время потуг, а темная, я подумал, венозная. Она лилась буквально фонтаном, марала диван и ковер, а ноги у Ласки дрожали крупной дрожью, как будто в конвульсиях, и Ласка смеялась. С облегчением.
За моей спиной раздался стук и звон разбиваемого стекла. Это был Банько. Мы совсем забыли о нем. Не знаю, где он был во время потуг и что он делал, но теперь он, кажется, хотел бежать, перевернул журнальный столик, разбил его и сам растянулся на ковре. Вскочил, бросился к дверям, наткнулся на притолоку и выбежал вон.
– Льда принеси из кухни, – крикнул ему вслед Толик и еще пробормотал себе под нос: – И не дергайся ты так, чего ты? Писиит она.
Потом Толик взял со своего стерильного подноса две соединенные заранее трубки для коктейлей. Поддерживая малыша под шею и надавливая на щеки двумя пальцами, раскрыл младенцу рот и засунул в рот свою трубку. Засунул так глубоко, что трубка ушла внутрь ребенка почти полностью. Нагнулся, взял трубку в рот, потянул в себя воздух и сплюнул на ковер зеленую какую-то мокроту. Еще раз потянул и еще раз сплюнул. Потом вытащил трубку у ребенка из горла и вставил еще раз. Потянул и сплюнул, потянул и сплюнул опять. Эту операцию Толик повторил четыре или пять раз. Длинная его коктейльная трубка издавала такой звук, какой получается, когда допиваешь коктейль – противное хлюпание. Наконец он отложил трубку, обнял рот и нос младенца своими губами, как будто желая поцеловать французским поцелуем, и опять плюнул на пол. Языком облизал младенцу лицо, ртом высосал у него из носа слизь, пальцем вычистил слизь изо рта, слегка надавил младенцу на грудь и пробормотал:
