Я заглянул в рюмку. Она была пуста.
– Ты напоминаешь человека, которого только что из воды вытащили, – сказала Эстер.
«Так, наверно, и есть», – подумал я, и вдруг почувствовал, как во мне что-то освободилось.
– Эстер! – позвал я.
– Что?
– Тебе кто-нибудь дарил туфли?
– Туфли? Нет, а что?
– Правда, нет?
– Правда.
– Никто?
– Нет. Не понимаю, чего ты пристал с туфлями?
Под влажной блузкой Эстер выступали ещё не утратившие своей твёрдости соски.
Я подумал: «Слава Богу, счастья эта девушка ещё не испытала».
Вспомнился вечер, когда…
В тот вечер, после выступления со студенческим оркестром Академии, я решил заглянуть в ближайшее кафе и за кружкой пива отпраздновать мой успех.
– Я знаю, что вы музыкант, – сказал сидевший за соседним столиком пожилой мужчина.
Я кивнул.
– Там, в углу, пианино, – продолжил он.
Я взглянул на пианино.
– Не откажете, если я попрошу вас исполнить что-нибудь из «Бабочек» Шумана? Сегодня ровно восемь лет, как…
Я не стал расспрашивать о том, что случилось восемь лет назад.
Я сел за пианино…
– О чём ты задумался? – спросила Эстер.
Я прошептал:
– У тебя не найдётся желания доставить человеку немного счастья, зная, что это в твоих силах?
– Если только в моих силах…
– В таком случае не откажись пойти со мной в клуб «Хорошая музыка». Буду играть Шумана. Если хочешь, для тебя одной.
Ресницы Эстер взметнулись.
– Ты?
– Я.
Губы девушки проговорили:
– Для меня одной?
– Думаю, Шуман мне позволит.
– Тогда чего же мы ждём?
– Действительно – чего?
Когда мы вышли из бара, дождь почти прекратился.
Я выставил ладонь, сказал:
– А ведь был ужасный ливень…
– Был, – отозвалась Эстер.
Я смотрел на эту девушку и думал: «Я нашёл тебя, и, со времён Колумба более значительного открытия мир ещё не знал…»
– Дождь был – и вдруг его нет… Кажется, человеческие чувства способны влиять на погоду.
– Чувства? – Эстер взглянула на небо и взяла меня под руку.
На улице Алленби мы заглянули в лавку букиниста и полистали несколько книжек.
– У писателей склонность присваивать себе чужие чувства, – сказал я.
– А у музыкантов?
Мне захотелось взлететь с этой девушкой в небо, и парить, как на картинах Шагала. Наклонившись к ладоням девушки, я подышал на них. Потом сказал:
– Твоя рука – как подаренная Тесею нить Ариадны.
* * *
Зал в клубе «Хорошая музыка» был наполовину заполнен, но какое это имело значение, если я играл для одной Эстер. А потом…
Мы бродили по Тель-Авиву до полуночи, и впервые за долгое время я почувствовал, как во мне разливается тепло.
