Отец резко отпер вагончик и взялся вытаскивать диван. Ему помогала Капа и Юрий Дмитриевич, они угадали отцовскую обиду и согласились взять диван на сохранение. Набралось и любопытствующих старух: Евдокия, пришла Крёстная. В марте месяце в деревне никаких событий, так что «взлом» вагончика оказался сенсацией. Бабки показывали то на один дом, то на другой, подмигивали нам, – а то и косились друг на друга.
Небольшой диван оказался тяжелющим. Его тащили вчетвером: Доцент, муж Капы Юрий Дмитрич, отец и Степка. Тут же мешался под ногами и Серый, ожидающий своего стакана. На дороге передохнули, и здесь Степка додумался его разобрать. Были сняты подушки, их деревянные штыри входили в гнезда. Снята спинка. Снято ложе. Под ним оказалась рама – дубовая, как сказал Степка, с отделениями, накрытыми чистыми дощечками с бронзовыми скобочками-ручками. Общество разбрелось. Степка и Серый утянулись за бабой Евдокией, уговаривали налить в кредит. Отец и Доцент унесли спинку и валики-подушки, дожидались, когда Юрий Дмитриевич откроет свой сарай.
Я сидела на раме, похожей со своими ящичками на опрокинутый комод. Крёстная отодвинула одну крышечку, другую, проговорила:
– Глянь, чего для вас припасли…
Я склонилась и увидела в гнезде сложную вещицу. При рассмотрении она оказалась серебряной фигуркой мальчика с корзиной за плечами. В вырезах корзины ножички с изукрашенными ручками и желтыми лезвиями, настолько гладкими, что в них можно было смотреться, как в зеркальце.
На радостях: клад явился! – отец стал раздавать ножички. Капа отняла у Юрия Дмитриевича отцовский подарок и вставила в корзиночку. Крёстная отмахнулась недовольно: «не позарюсь» – и запретила Степке принимать ножичек, после чего и Серый неохотно вернул свой.
Единственно Доцент принял подарочек. Упрятал его в глубины своих овчин, крытых брезентом, объяснил:
– Десертные ножички. Взрезали виноградину, вынимали косточку.
Дня через три Доцент позвонил нам, приехал и вручил ножичек. Оказалось, носил ювелиру. Лезвие не позолоченное, а золотое. Работа венецианского мастера, клеймо известно по каталогам. Рубеж XVIII и XIX веков. Доцент вновь стал убеждать отца купить разобранный дом.
– Мы и поставим… Жить можно будет. Цену сбавляем. За дом тысячу, ставим за две с половиной.
Мы застряли в Жердяях на неделю. В последний день моих весенних каникул наконец привезли дом. Помеченные цифрами бревна кучей лежали в грязном снегу. Дом, ясное дело, оказался с гнильцой. Не новый же. Был сложен в тридцатых, теперь ту подольскую улицу разбирали.
