дедусь особо за этим следил и даже собрал отставшие куски коры, те, что побольше, после чего мы отправились к следующей заготовке. Она отстояла от первой, верно, на полверсты, но подобраться к ней пешком было куда проще, чем на машине, наполовину к тому же груженой: она собрана была посреди буревала. Гнат, однако, проявил необходимые чудеса находчивости и водительского искусства, и вторая порция дров последовала за первой наискорейшим образом. К тому времени, правда, когда она улеглась в кузов, с нас градом лил пот, время перевалило за полдень, мы уже всерьез подумывали о бутербродах, однако дедусь, указывая на оставшуюся незанятой корму, категорически требовал заняться третьей складкой. Наши слабые возражения он слушать вовсе не стал, благо, третья поленница виднелась неподалеку. Гнат тихонько ворчал себе под нос, запуская мотор, и словечко «скаред» (странновато звучавшее в его устах) было, должно быть, самым безобидным из тех, что пришли ему на ум. Не могу с стыдом не сознаться, что тогда я почти соглашался с ним. Но делать было нечего: третью «связку» (как называл их дед ввиду действительно пропущенной кое-где железной проволоки) мы кое-как распихали по краям и сверху, так что образовалась такая груда бревен, что, опять-таки по присказке деда, оставалось только сесть сверху. Я и думал буквально последовать этой идее тотчас после того, как бутерброды были наконец съедены, но дедусь строго запретил, велел садиться в кабину, сам вскарабкался следом и, захлопнув дверь, совсем притиснул меня к Гнату.
Шатко-валко тронулись. Дедова кора посыпалась тотчас на все стороны, как шелуха, цепляясь к окнам, так что пока мы выбрались на дорогу, Гнат, думаю, имел не один случай выругать в душе «старого скрягу», но ровный гравий шоссе подействовал на него благотворно – а может быть, и бутерброды оказали свою услугу. Он разговорился. Так как дедусь больше молчал, то его собеседником стал я. Речь, как водится, скоро зашла о разнстве жития в деревне и городе. Признаюсь, я не любитель таких бесед. Но коль скоро уж доводится принять в них участие, то и молоть ерунду не в моих правилах.
– А что, Гнат, – сказал я, – можно, очень даже можно зажить и в деревне. Да только, как мог я доселе заметить, девчонки у вас строги, не подступишься.
Гнат усмехнулся в усы.
– Это уж как взяться, – объявил он.
– А как ни берись; чужаков не любят.
– Ну, тут дело не в чужаках, – заговорил Гнат степенно. – Тут нужно себя поставить.
