Фройлан повернул дверную ручку, заглянул в комнату и спросил:
— Можно?
Почти совсем как это сделала накануне женщина. Женщина, которую переполняло ощущение весны и которая хотела передать свои чувства мужчине. Но скорее жестом, чем словом он дал ей понять, чтобы ему не мешали: "Подожди". И там, где вчера за столом сидел мужчина, исписывая листки, теперь склонялась женщина, поглощая глазами, впитывая в себя последние слова, написанные его убористым почерком.
Она встала, словно опустилась на землю откуда-то совсем из другого мира. Сузила глаза, склонила голову и произнесла:
— Пожалуйста...
Голос у женщины был тихий, воздушный. И воздух этот, казалось, уносил с собой окончания слов.
— Я хотел бы поговорить по телефону.
Глазами она показала на аппарат, который стоял на низенькой этажерке рядом с сервантом.
— Извините...
Фройлан испытывал неловкость и старался не смотреть на нее. "Она показалась мне очень маленькой. Она ли это?"
Пресенсия снова уселась перед балконом. Но не взяла исписанные листки, а положила на них руки. Это прикосновение было ей так желанно и необходимо.
— Агата?
Имя, которого Вентура никогда не упоминал и умолчание о котором подтачивало их покой.
А теперь все было так просто. Сняли телефонную трубку и сказали: "Агата?" Только звонил не Вентура.
С ней разговаривал Фройлан, слегка облокотившись о сервант, невольно прикрыв глаза рукой... Отсюда, прямо перед ним, сквозь окно закрытых балконных дверей открывался тот же вид, что из соседней комнаты, и железные брусья-обрубки кирпичей. Обрушенный балкон завораживал его.
— Я заеду за тобой в течение получаса.
По черному шнуру телефона к трубке аппарата, стоявшего в доме — доме Вентуры, — доходил запретный голос, как ненужное благо. Кто знает, не хотелось ли когда-нибудь ее отцу попытаться снять телефонную трубку, набрать нужный номер, сказать: "Алло" — и послушать, не отзовется ли на том конце провода голос, который звучал теперь, когда он уже не мог его слышать?
Агата не хотела приходить. Об этом можно было судить по тому, как Фройлан покраснел от стыда, стал поправлять на себе узелок галстука, кусать губы, старался притворно-уверенным голосом заглушить свое недовольство, а может быть — как знать? — просто делал вид, что с ним разговаривают, тогда как в трубке царило молчание.
"А ведь ты так ее любил... Твоя дочь знает, что ты умер, и ей все равно. Прийти или нет, увидеть тебя или нет. ." Лучше было бы им ничего не сообщать, не причинять последней боли.
