– Здесь по-немецки.
– Об этом я уже позаботился.
На столе появилась новенькая черная папка. Страницы дневника были скопированы на обычном ксероксе, и под каждой из них стоял английский перевод, вот ведь немецкая обстоятельность…
– Скажите, Клаус, зачем я вам? Если вы считаете, что эти записи настолько уникальны, то дневник можно опубликовать в качестве мемуарной литературы. Если это…
– Если это мне по карману?
Похоже, я оценивающе окинула интерьер, и он поймал этот взгляд.
– Я так не сказала.
– Тривиальные мемуары вряд ли кого-нибудь заинтересуют. Хотя это мне действительно доступно, я фрилансер – по приглашению читаю лекции и в университете Этвеша и в менее крупных, иногда пишу очерки в исторических изданиях. За это неплохо платят.
– Так он студент?
– Кто?
– Архивариус, который меня сдал.
– Ах, Жига, надеюсь, к нему нет претензий?
Я взяла со стола черную папку.
– Еще не знаю…
Здравствуй, дорогой дневник! Меня зовут Христиан Рейтенбах. Я немец! То есть я хочу сказать, что я истинный немец, и это подтвердили, теперь у меня есть удостоверение фольксдойче! Мне посчастливилось родиться на заре новой прекрасной эпохи, современником Великого Пророка Адольфа Гитлера и стать одним из его апостолов…
…Класс! В чувстве юмора доктору истории точно не откажешь…
…Сегодня я ощутил нечто, доселе невероятное, и сразу спешу рассказать. Моё прошение о вступлении в Фольксбунд удовлетворено, и я принят в качестве стажера. Когда я об этом услышал, я почувствовал какое-то внутреннее единение с Великой Германией. Это трудно описать, но потрясающе. Мой друг Ганс, похоже, чувствовал то же самое, мы посмотрели друг на друга и заулыбались от счастья.
Восторженный писк экзальтированного дурака, как я и предполагала. Да каждый второй немецкий офицер в то время вел такой дневник. Определенно, зря теряю время. Завтра надо поехать в университет Земмельвейс, может, посчастливится найти и застать в живых каких-нибудь подруг моей тетушки. Хотя и это, честно говоря, маловероятно…
Я разочарованно бросила папку на стол, тонкие листочки разлетелись в стороны, и я вздрогнула, потому что увидела маму. Только какую-то другую, не такую нарядную и уверенную. Да это же Агнеш! Действительно, сходство поразительное.
Наверное, Христиан однажды долго смотрел на неё, а потом нарисовал портрет по памяти и украдкой любовался. Так же как я любовалась Шломо…
Я аккуратно сложила листы обратно, а мурашки продолжали бегать по спине. Значит, он действительно любил её, нелюбимых не рисуют. И что потом?
