– Около года.
– Ну, с месяц проносите, а там, помяните мое слово, – разлезутся.
Я был окончательно обескуражен.
– Нельзя ли как-нибудь?
– Гм. Зашить-то я зашью, а только ненадолго, никогда не покупайте! Они, черти, только от нашего брата хлеб отбивают. Поди, сколько заплатили?
– Семь рублей.
– Ха! Да я вам за шесть рублей такие штиблеты сделаю, сносу не будет.
– Сделайте одолжение, сшейте.
– Теперь-то не знаю как… работы много. Опосля разве.
– Через неделю?
– Это можно. Покуда в этих проходите.
– Что же, вам нужно сколько-нибудь денег?
– Непременно! Надо материалу купить. Рубля два уж позвольте.
Я отдал деньги.
При прощанье хозяин счел долгом еще раз прочесть нотацию по поводу покупки заграничных ботинок. Даже сидя в своей комнате, я долго слышал, как он сквозь зубы изругивал и работу, и заграничных мастеров, относясь к последним уже просто как к заведомым мошенникам.
– Насовал железа, да и думает – прочность, – доносился до моего слуха негодующий бас хозяина. – А вон каблук набок свернулся, ни черта не поделаешь! Дураков обводить ихнее дело… Агличане, вишь ты, как же можно! Мастера!
Был поздний вечер. Я лежал на кровати и при мерцающем свете огарка дочитывал какой-то нелепый роман. Кругом стояла обычная тишина. Дети улеглись, а хозяйка как-то особенно шумно шуршала полотном и звякала ножницами, очевидно, торопясь окончить работу.
Вдруг кто-то энергично и властно постучал в дверь из сеней. Хозяйка поспешила отворить.
В темной кухне раздались нетвердые шаги, и послышались звуки, как бы кто натыкался на разные предметы; жестяной ковш с необычным звоном покатился по полу.
Вскоре за перегородкой я услышал голос хозяина, несколько осипший и с трудом произносивший членораздельные звуки.
– Лиз-з… спи-м-ми са-по-ги!
Раздался грохот саногов об пол.
– Ах ты, боже мой! – со вздохом прошептала хозяйка.
Настало молчание. Я сделал заключение, что хозяин нагрузился порядочно.
– Лиз-з!..
– Ну, что тебе?
– Д-дай па-пи-роску!
– Вот еще! Ложись лучше! Какая там папироска!
– Д-дай!
– Да где они у тебя?
– В бенжа-ке, в кар-м-ма-не… Ну!
Раздалось причмокиванье, происходившее от усилия закурить папироску, потом диван треснул и заскрипел под давлением тяжелого безжизненного тела.
– Тише ты, ради бога, ребенка задавишь!
– А ну их…
– Ложись ты, пожалуйста! Ведь на ногах не стоишь. И где это тебя угораздило? Денег ни гроша, а он пьянствует.
– Мо-ол-чать! Хоч-чу и пью! Ну, что еще?
– Ложись ты, ради бога, безобразник.
– А вот не хоч-чу!
