Подойдя к дому, где жили Кежуны, Митя придержал тетю Машу, чтобы договориться о правилах поведения. Тетя обещала не делать замечаний Мите, не поправлять на нем галстук, не причесывать по старой дурной привычке. Митя обязывался при этом условии уйти вместе с тетей, когда она сочтет нужным, но не раньше, чем завтра, то есть после двенадцати часов ночи.
Дверь открыла Оля. Она замерла на пороге, забыв дать дорогу; она молчала, и ее счастливый взгляд, ее руки, перепачканные мукой, весь ее блаженный вид ошеломил Митю. Марья Сергеевна и мама с невинным коварством были отведены на балкон — пусть познакомятся поближе. Они разговорились, а к концу вечера почти подружились, как часто бывает с занятыми людьми, которые хоть и не знали друг друга до сей поры, но зато порознь много думали об одном и том же. Такое открытие было сделано Олей. И Митя тоже это заметил. Несколько раз он слышал то один, то другой отрывок из их беседы. Речь шла о нем, об Оле — это ясно.
В первый раз он уловил слова Веры Николаевны: «Он ее вытащил все-таки!» В другой раз донеслось выражение тети Маши: «Они исправляют некоторые недостатки раздельного обучения». Он видел, как при этом улыбнулись обе. В третий раз, но уже без уверенности, относится ли это все к тому же, Митя расслышал, как Олина мама сказала: «Их отношения… Что можно сказать об этом? Это хорошо, потому что… хорошо».
Может быть, оттого, что под влиянием шампанского у Мити немного кружилась голова, он сделал еще несколько открытий.
Во-первых, тетя принесла Ольге в подарок баскетбольные тапочки. Впрочем, это было до шампанского. Когда Оля, со скатертью под мышкой, двумя руками насаживала тапочку на ногу, Митя скользнул взглядом по ее тонкой фигурке и вдруг увидел, какие у нее красивые колени. Он никогда этого не замечал, хотя три раза в неделю видел ее в спортивном костюме.
Затем он с удовлетворением подметил, что тут его ценят: раскупоривая бутылку шампанского кусачками, когда все насторожились, он услышал голос Веры Николаевны:
— Бородин взялся? Ну, этот справится!
В комнате, наполненной голосами и смехом, все касалось Наперстка, имело значение только с нею рядом, украшалось, сияло от ее присутствия, даже толстая, в вязаной фуфайке, в очках, Прасковья Тимофеевна, выносившая из кухни посуду, ванильные сухари, вишневое варенье в вазочке.
Когда после ужина и чая, отодвинув столы к стене, все начали танцевать и Митя с Олей протиснулись в вальсе мимо Гриньки, тот успел съязвить:
