Можно было, конечно, отсидеться месяц-другой у себя в коммуналке. Однако и тут — черт за язык дернул!
В коммуналке на улице Сайкина, близ издыхающего ЗИЛа я, пугая соседей, объявил: через месяц продаю комнату кавказцам и покидаю их волчье логово навсегда.
Соседи на полдня утихомирились. Затихли даже их сопливые дети.
И вот теперь надо было на улицу Сайкина возвращаться, надо было снова вылавливать плевки из кастрюли.
Красная пелена бунта, жестокого и кровавого, стала заволакивать края моего внутреннего пространства!..
Но как-то так вышло, что именно после разговора с Надюхой, я, чуть успокоившись, впервые как следует осмотрелся.
Городок Романов был прекрасен и был пугливо чист! Он раскинулся сразу по двум берегам Волги. Одна сторона называлась Романовской, другая Борисоглебской. И пусть моста через реку в городке пока не было — внизу медленно и величественно сам себя двигал паром, катера и лодки бойко перевозили пассажиров через Волгу туда и обратно.
Вид городка, с мягко очерченными колокольнями, хорошо очищенными луковицами куполов и бойко сияющими крестами, с кое-где сиротскими, а кое-где вполне пристойными домами, бунт мой на время смирил, но добавил плаксивой мути.
Вдруг с севера налетел ветер. Мути поубавилось. Но ветер быстро стих. Хотя как-то нечуемо — так мне тогда показалось — продолжал в городе присутствовать…
Растерзанный бесчувственной Надюхой, побрел я наобум. И вскоре очутился на безлюдных, круто спадающих к Волге улочках.
Навстречу попался белокурый паренек. Он гнал перед собой двух тщедушных овец. А в руках вместо хворостины держал логарифмическую линейку. Даже моего, не искушенного в животноводстве взгляда было достаточно: не романовских овец паренек гонит!
— На пропитание овечкам… сделайте милость, — пропел белокурый.
С отвращением обминув паренька с его овцами, я все же обернулся и с грубой прямотой спросил:
— Это ведь не романовские? Не романовские, говорю, овцы?
— Да, не романовские, — простосердечно ответил белокурый.
— А чего ж тогда просишь?
— Божьи твари ведь.
— Больше десяти рублей не дам.
— И за это — огромное вам спасибо…
Через день в гостинице с меня потребовали денег. Я обещал заплатить через неделю. Великодушно прождав еще два дня, меня выставили вон. Но вещи, как уже говорилось, решили у себя попридержать.
И тут — Селимчик. И нескончаемый кипяток с морковкой, который мой собеседник с трепетом в голосе называет «кофэ»…
Все это время Селим Симсимыч с тихим умилением и непонятной радостью наблюдал, как я предаюсь воспоминаниям. Он не только не мешал мне, но, казалось, делал все, чтобы я длил и длил свои мутные грезы.
