В общем, помню только историю мальчика, которого приятели отца однажды сожгли в печке вместо полена, и только валенки, чудесным образом уцелевшие, остались торчать из топки. А больше, по-моему, отец не рассказывал ничего. И вряд ли потому, что щадил мою не сформировавшуюся психику — в нашей педагогической семье о таких тонкостях, кажется, понятия не имели, — а просто потребности у папы такой не было.
Да что там! Он не делал даже того, что большинству взрослых доставляет ни с чем не сравнимое наслаждение: не читал нотаций, не учил жить, не делал пространных и поучительных сопоставлений с целью правильного формирования моей на протяжении долгого времени довольно аморфной личности.
И хотя тут я, возможно, не совсем прав или же совсем не прав, не справедлив даже, я никак не могу отмахнуться от подозрения, которое в детстве было твердым убеждением, что отцу, по большому счету, было на меня глубоко наплевать. То есть я представлял для него интерес ничуть не больший, нежели, скажем, некое домашнее животное, которое приятно иной раз взять на колени, почесать за ухом, ласково приговаривая: «Ишь ты, сволочь, разумения нет, а доброту понимает!» — а потом небрежно смахнуть с колен и забыть до другого раза.
А может, все дело тут опять в детдомовском воспитании? Потому что мои взрослые наблюдения за детдомовцами, притом за несколькими и довольно длительное время (откуда у меня такие наблюдения — это совершенно особая история), говорят за то, что эти дети обычно имеют специфическую особенность личности, которую мало кому удается в процессе жизни преодолеть. Особенность состоит в том, что человек ощущает себя слишком автономным субъектом мира, не способным никого воспринимать как собственную часть, тем более себя — частью кого-то. Проще говоря, речь идет о любви. Но не о такой, когда любят вопреки всему и неизвестно за что, а о такой, которая доставляет совершенно конкретное удобство…
В конце детдома один из отцовых приятелей, некто Митька, соблазнил его головокружительной перспективой: после седьмого класса — на рабфак! А там — в Тюменский учительский институт. И таким образом, через четыре года после семилетки — высшее образование!
Сказано — сделано. И вот уже бывший детдомовец Колька-зырян — дипломированный педагог, учитель географии Николай Павлович. Хотя и нос картошкой.
И — преподает. Сеет разумное — в меру своей скромной просвещенности, доброе — в меру своей детдомовской добросердечности, вечное — в полной мере, ибо ничего более надежного, чем география, особенно физическая, в нашем мире, кажется, нет.
