А уж систематическая художественная самодеятельность — проверено многими поколениями — наивернейшее средство от хронической хандры, особенно свойственной всякой неволе.
Итак, повторимся, выдающихся достижений в ратной службе и учебе Аркадий не достиг и даже в число середняков не выбился, третью лычку, соответственно, так и не получил, что, вообще-то, большая редкость в войсках. Все три года он был бельмом в глазу у начальства, несколько раз его отстраняли от командирства, и он становился «сержантом без портфеля», как зубоскалили не только рядовые бойцы, но даже штабные офицеры с большими звездами. Аркашка катался в танке стрелком-радистом, втайне мечтая, чтобы сами собой исчезли с плеч злосчастные галуны, будто их никогда не было, и то тогда серой рядовой мышкой было б легче дослуживать. А потом снова назначали его командиром танка, и опять экипаж склонялся на всех массовых мероприятиях полка как наихудший, опять Аркашка и его несчастные подчиненные становились примером того, как ни в коем случае нельзя Родине служить, как некоторые разгильдяйством своим вольно-невольно льют воду на мельницу врага.
И получалось, что в этом качестве Аркашка был абсолютно незаменим для боевой и политической подготовки, его фамилию приходилось знать назубок всякому экзаменующемуся на классность, всякому отвечающему во время инспекторских проверок на вопрос о текущем международном положении и вытекающих из него повышенных требованиях к личному составу. И ввернуть, особенно к месту, что-нибудь про младшего сержанта Колобова да его подчиненных было столь же важно, как, к примеру, цитату из отчетного доклада на очередном съезде партии. И, между прочим, некоторые отличники боевой да политической были сущими виртуозами цитирования руководящих документов, а также суровой товарищеской критики нерадивого мл. с-та Колобова А. Ф.
А ротный старшина-кусок Лещенко однажды оборзел до того, что на вечерней поверке в излюбленном пространном и пронизанном неподдельным пафосом монологе, обильно и довольно ловко пересыпанном анекдотами разных народов и эпох (где он их только брал, ведь до соответствующих печатных сборников было еще далеко-далеко, но, очевидно, черпал из богатого казарменного опыта); в монологе, касающемся его элементарных, вообще-то, старшинских забот, он, вызвав особенно жалкого в тот вечер Аркашку из строя, патетически опять же вопрошал: «Товарищи воины! Кто мне может ответить, зачем у младшего сержанта Колобова пуговки на манжетах?»
