Аввакум инстинктивно присел, подполз на корточках к окну и задернул его тяжелыми плюшевыми шторами.
Потом выпрямился. Стрелок за окном мог выстрелить снова, но вероятность попадания в цель была теперь ничтожной. Он взял нож с длинным лезвием и выковырял пулю. Головка ее была заострена, как шило.
Аввакум усмехнулся — этот кусочек мог продырявить его. Завтра вечером Очаровательная Фея раскланивалась бы со сцены, а у него не было бы возможности рукоплескать ей.
Человек, который улыбался своей ловкости, больше не сидел спокойно. И не курил свою трубку. Он бродил возле дома, заставлял кого-то звонить по телефону и целился ему в голову из бесшумного пистолета.
Аввакум взглянул на часы — близилась полночь.
В камине еще был жар, и он подбросил туда дров. Потом придвинул к огню кресло, набил трубку и закурил.
Почему же все-таки в него стреляли? Ему ведь было известно по этому делу не больше, чем другим. То, что он знал — не вело никуда. Все это знали и полковник, и лейтенант, и даже продрогший сержант (хорошо, что он заставил его выпить рюмку коньяку). Но едва ли кто-нибудь стрелял в них. Если бы такое случилось, ему бы сообщили. Очевидно, в них никто не стрелял. А раз стреляли только в него — значит, предполагают, что он знает что-то очень важное, чего другие не знают.
Пламя в камине заиграло. Он протянул ноги к огню. Даже только ради одного этого удовольствия — слушать, как потрескивают дрова в камине — даже ради этого стоило жить.
Так он просидел около получаса.
И вдруг его охватила какая-то бешеная жажда деятельности. Он вынул пленку из киноаппарата и бросился с нею в чулан, где устроил небольшую лабораторию. А уже минут через двадцать, вставив пленку в проекционный аппарат, нажал кнопки. На стене над камином засияло улыбающееся лицо Очаровательной Феи.
Он прокрутил эту пленку несколько раз, временами замедляя или даже останавливая аппарат. Аввакума почти лихорадило.
Немного погодя он оделся, взял электрический фонарик, вооружился легким ледорубом и вышел из дому.
Дождь шел опять вперемешку со снегом.
Пригнувшись и зорко вглядываясь в темноту, Аввакум отправился к последнему дому на улице Латина.
Раздвинув на следующее утро оконные шторы, он увидел, что идет пушистый настоящий зимний снег.
Лейтенант Петров прибыл точно в восемь. Аввакум налил ему чашечку горячего кофе, а сам подошел к балконной двери, к свету, чтобы изучить сведения, которые прислал ему начальник лаборатории.
Итак, бывший кок прикасался последним к бронзовой ручке двери. Гарри касался последним спинки чудо-кресла, а на пуговице со звездочкой остался след большого пальца профессора.
