Квартала два, слава богу, шел спокойно. А потом появились пять горластых парней. Идут в одну шеренгу, заполнив в ширину почти весь узенький тротуар. Да какое идут — почти бегут. Хоть на дорогу прыгай от них или прилипай к кирпичной стене дома.
«Что им до других, — иронично подумал Дмитрий Ефимович. — Ведь каждый из них почти гений».
На Пискунова летел левый крайний из пятерки — тощий коротконогий малый, с выпученными, рачьими глазами. Он был тут как бы в пристяжке, жалкий подражатель остальным четырем, рослым парням с холеными мордами. Пискунов почувствовал легкий холодок не то от испуга, не то от злости. А малый вроде бы и не видел его и, подхалимски подхохатывая, пялил глаза на своих спутников, и, только подскочив вплотную к Пискунову и увидев его злобные расширенные глаза, ойкнул и был отброшен сильной рукой Дмитрия Ефимовича.
Какой сегодня паршивый день! Никогда Пискунов так не злобился на улице. Хотя!.. Нет, все же всяко бывало. Уж себе-то он может сказать: бывало всяко. И раньше наталкивался на прохожих. И раньше говорил им: «Ходите справа», чувствуя тайное удовлетворение, оттого что поучает, как бы командует, стоит над людьми. Но сегодня особенно… Что-то сегодня нашло на него…
Когда Пискунов столкнулся плечом еще с одним человеком, тот сказал:
— Пожилой, а так ведете себя.
Спокойно сказал, вроде бы даже сочувственно. Таким голосом говорят: «Гражданин, вы замарали пальто». Но именно это спокойствие и сочувствие сильнее всего подействовали на Пискунова, ему стало вдруг как-то не по себе. Тяжело стало. Нет, сегодня не то получается. Он часто бывал недоволен собой: сделает что-то, а потом жалеет, ругает себя, даже зубами скрежещет.
На главной улице, куда он вышел, полно народа, и, как ни странно, здесь меньше толкались, шли каждый по своей стороне, — обычная оживленная субботняя толпа. Он вздрогнул, увидев возле магазина мужчину в очках и рядом с ним красивую женщину. У обоих строгость и элегантность в одежде, интеллигентная сдержанность в манерах. Дмитрий Ефимович не употреблял таких слов, как элегантность, интеллигентность, но он почувствовал все это. Ему не хотелось встречаться с ними, и Пискунов уже решил повернуть обратно, не все ли равно, где бродить, но в этот момент мужчина увидел его. Было заметно, что он обрадовался: вон как оживился, улыбается.
Они родились в одной деревне, дома их родителей наискосок стояли. Звали мужчину Михаил Терентьевич. Это теперь Михаил Терентьевич, а в детстве просто Минька. Вместе с Минькой ползали они, босоногие, штаны и рубаха в заплатках, по грязной или пыльной, когда как, улице (по ней проходил тракт); рано повзрослели и совсем еще мальчонками начали робить, заменяя мужиков, ушедших на далекий и страшный фронт. Славным был дружком Минька, что скажешь. А потом… Ну потом их пути разошлись. Минька умотал в город, выучился на инженера и в деревне появлялся редко, разве что в отпуск, его по-прежнему манили ребячьи радости — рыбалка, грибы и ягоды. Пискунов позднее тоже перебрался в город, устроился слесарем на фабрику. Но хоть и в одном городе жили, а встречались все реже и реже, а последние годы так и вовсе не встречались. Женился Минька на городской. Чудо: женка его совсем не стареет, такой она была и десять, и пятнадцать лет назад, сейчас вроде бы даже покрасивее стала.
