И Андрей Дмитриевич никогда не бросал упреков Харитону. Когда у Юлия Борисовича умерла жена, первым позвонил Сахаров. Через полчаса – Брежнев: «Сочувствую, у вас умерла матушка». – «Это была моя жена», – сухо поправил Харитон.
На похоронах Сахарова Харитон стоял у гроба совершенно потерянный. Это была не первая тяжелая утрата. В 1961 году фактически на руках у Харитона во время прогулки умер Курчатов. Потом ушли Зельдович, Семенов, Александров. Жена, единственная дочь…
Последний раз он вышел на люди в 1996 году, когда в Колонном зале проходило торжественное заседание, посвященное 100-летию его учителя Николая Семенова. На тот момент Юлий Борисович Харитон был последним трижды Героем Социалистического труда в нашей стране.
В президиуме сидели Ельцин, Черномырдин, Лужков и смотрели в зал. С трибуны говорилось о замечательной роли наших ученых. Академик Харитон сидел в зале.
Наука и власть
История советского атомного проекта, как и судьбы замечательных ученых, работавших над бомбой, дают богатую пищу для размышлений о связи между наукой и властью. Советский ядерный проект был реализован в невиданно короткие сроки потому, что наши ученые еще оставались частью мировой научной элиты. И потому, что в самом СССР физика, хотя ученые оставались лояльными к власти, по своей сути оставалась островком интеллектуальной свободы. Именно в физике, хотя она и была поставлена на службу государству, сохранялись принципы демократии и здравого смысла. Власть ради своего выживания нуждалась в науке, но наука оказывала влияние на власть и подталкивала ее к реформам. Если наука была цивилизующей силой в советском государстве, то какую роль играет она сейчас?
Харитон застал эпоху всеобщей безответственности. Он написал жесткое письмо Горбачеву о том, что ради сохранения мира нельзя «рушить ядерный архипелаг». «Что изменилось? – говорил он. – Раньше генеральный секретарь звонил мне раз в месяц, секретарь по обороне – раз в неделю, заведующий оборонным отделом – каждый день. Не обязательно по рабочим вопросам, просто здоровьем интересовались, спрашивали, не нужно ли помочь. А вот приезжал Ельцин. Сказал, что мы нужны России. Но деньги должны сами зарабатывать». Впрочем, с деньгами у Юлия Борисовича во все времена были отношения сложные. Оказавшись однажды в ресторане, он, никогда не имевший дело с бытовой стороной жизни, дал швейцару такие чаевые, что у того глаза на лоб полезли…
После смерти Харитона многие предлагали присвоить его имя Всероссийскому НИИ экспериментальной физики в Арзамасе-16. Тем более что некоторые другие российские ядерные центры получили имена своих руководителей, которые были замечательными учеными и организаторами, но все же, без обиды, не сыграли в атомном проекте такой роли, как Харитон. Есть решение Государственной Думы, есть письма самых уважаемых академиков обоим российским президентам. Но есть и противники. Вслух аргументы не произносятся. Но существует негласное мнение, что нельзя называть крупнейший научный центр, расположенный в святом для православных месте, именем человека неславянского происхождения, при котором были погублены многие церкви. А вернее всего – борьба амбиций. И это так мелочно. И так свойственно нашему времени…
