— Слушай, заткнись, а? Это уже не человеческий разговор выходит, а какие-то базарные разборки.
— А кто начал? — скандально удивился Петр.
Инга встала. Вынула из кармана мобильник, чтоб был в руке, потому что там, в нем — Олега. Ее сын. И отчество у него, какое счастье, от имени возлюбленного великолепной Вивы — Олегович. Олег Олегович Михайлов, ее болтливый Оом-Оум.
— Счастливо, Петр.
Она отодвинула стул, выбираясь, желая скорее, скорее туда на солнце, и позвонить, услышать голос.
— Тебя, между прочим, не я узнал, — заторопился Петр, скрежеща стулом по плиткам, — тебя узнала Лилька, еще ночью, вот говорит, твоя муза нарисовалась, пап. А я бы тебя и не узнал, дорогая, ничего от прежней Инги, девочки не осталось в тебе.
Инга остановилась. Уточнила с веселой злостью:
— В смысле, твоя дочка теперь администратор твоего гарема?
— Да! У нас с ней прекрасная команда.
— Молодцы.
Он удивленно посмотрел, как она отвернулась и еще раз напомнил, о важном:
— Ты не слышала? Я тебя не узнал! Будто не было ничего! Не ты.
— Вот и отлично.
Идя через сверкающий солончак, который уже краснел, ловя закатный солнечный свет, Инга смотрела по сторонам, дышала соленым горячим воздухом. И как всегда, когда внутри что-то встряхивалось и сдвигалось, как тайные водяные пласты, поднимаемые со дна штормом, — зрение стало острее, слух чутче, и кожа, казалось, истончилась, любое касание — воздуха или мелькнувшей бабочки, укалывало сразу в сердце.
Мелкие искры соли, наполненные красным и белым светом. Ветер, несущий медленных неуклюжих карамор и суетливых беленьких мотыльков. Запах полыни, такой сильный, что казалось, он поет вокруг. Крики детей и людей, живущих в закатной ласковой воде. Травы, ловящие ветер и свет. Все кричало, пело, проговаривало мерные слова. Жило и было. И даже Петр, с его скандальными речами и играми в царя горы, маленького царя маленькой горушки — все это торжествующе — было, так, что сердце щемило и хотелось смеяться.
— Олега? Ты где, сыно?
— Мо-ом? Где тебя носит? Гордей сказал, убегла. Ты куда убегла, мам? Ты чтоб была через час. Там фаер-шоу. Я тебе ящик припас, отличный такой, длинный.
— Не тарахти. Какой еще ящик?
— Колян! А ну не трожь, я сам съем. Ящик? Ну, штатив ставить. Он же мелкий, а на ящике будет нормально. Ты чего ржешь? Не, я не понял, я тут забочусь, а она там ржет. Где-то. Ты где вообще?
— Представила, как я с ящиком, и с Димкиным бейджем. Пустите, я спецкор, супер-фотограф. С ящиком…
