— Ох. Не скажу.
Но Петр, не слушая, несся дальше.
— Потому что оно, это вот, оно принадлежно юности. Я талант. Ты была девой царя Соломона. Но прости, время… Теперь это знамя подхватывают другие. Им теперь держать мой талант. Идти рука об руку!
Он прервался, чтоб допить вино и налить себе снова. Торопясь, отхлебнул, поставил бокал. Инга подняла свой и тоже выпила. Боже, что он говорит. И почему такие ужасные, такие истертые слова, будто он их выучил и прикрывается, как щитом. Наверное, зря она маялась, думая, вдруг Олега сын Петра. Да ее двадцатилетний мальчишка, услышав это «рука об руку» и «подхваченное знамя», ржал бы долго и вкусно.
— Ты что, смеешься? — подозрительно спросил Петр, беря вилку.
— Я так. Я внимательно слушаю, Петр. Мне, правда, очень интересно.
Он вальяжно улыбнулся, раскидываясь на стуле. И она снова вздрогнула, вот еще одна тень из прошлого. Так сидел Ромалэ, когда не поверил, что он и вдруг не нравится ей. Интересно, Петр сам верит в то, что он говорит? Понимает ли, что все его теории призваны лишь обелить неустанную охоту за новыми свежими девичьими телами? Ну что ж. Кто такая Инга Михайлова, чтоб его осуждать. Наверное, это и есть его дорога — волочиться за юными девушками, попутно милостиво выращивая крылья на круглых плечах сорокалетней одинокой Виолки.
— А твои картины? Помнишь, ты писал их? Первая со мной, потом жена и дочка в машине. Скажи, Петр, их много? И где они?
Загорелое лицо потемнело и морщины стали резче. Вертя полупустой бокал, бывший художник сказал отрывисто:
— Где-где. А нигде. Валяются в запасниках. Никому они не нужны, девочка. Ни одна из них. У кого есть бабки, те покупают другое. А восторги десятка нищих ценителей, куда их пришьешь? Сейчас такие времена, Инга, даже чтоб они висели, я должен оплатить аренду зала, и прочее. А еще бегать давать объявления, пиар там всякий. И что пиар? Распиарить можно что угодно, хоть дерьмо на палочке. И как только замолкаешь, все об этих шедеврах, мать их, забывают. Модный художник и хороший художник — вещи разные.
— Значит, Наталья была права. И Лебедев твой тоже. Не потянул ты, да?
Петр исподлобья тяжело глянул на собеседницу.
— А ты… постарела. Лицо изменилось. Да и фигура не та уже.
— Фу. Какой ты. Я же не обидеть тебя хотела!
— Но обидела! Тоже мне, знаток человеков! Очнись, Михайлова Инга! Я живу в столице. Меня знают и ценят. И, между прочим, в галереях висят мои полотна. Не те, другие. А ты? Ты чего добилась в жизни? Живешь в провинции. А могла бы! С твоим умом, и твоей силой, Инга, могла бы! И я тебе предлагал помощь, а ты вон как все повернула, хотела на моем горбу въехать в рай!
