— Если б я. Мужик бы, — с силой пожаловалась Гордею, — ха, я б тоже там блестела б. Еще бы. Глазами.
— Угу, — кивнул Гордей и захрустел яблоком.
— А где? — спохватилась Инга, поворачивая тяжелую голову.
— К утру придут, — успокоил старик, — Кузька! На!
Кузька умильно подскочил, огрызок исчез в освещенной лампочкой пасти.
— Жрет! — удивилась Инга, — яблок даже да?
— Та все он жрет, — согласился Гордей, — чисто саранча, — чаю что ли?
— Мне?
— Ну не Кузьке ж.
Гордей встал, поддергивая свои прозрачные трусы, и согнулся над замурзанной газовой плиткой. Инга откинулась к стене, моргая сонными глазами. Какой он. Наверное, если б Маугли, то такой был бы с него дед. Дед Маугли.
— Гордей?
— У?
— А я можно тебя… ну… сфото… — не сумела выговорить и засмеялась.
— Чего ж. Да. Завтра, как солнце будет. Или щас прям надо?
Она замотала головой и подняла руку, что-то там ею показав. Это было проще, чем говорить.
Старик снова сел, налил себе еще вина и выпил, разглядывая Ингу острыми небольшими глазами.
— А мужа чего не взяла? Или плохо живете?
— Я? А… да, я… А нету!
— Угу.
Он повертел на столе кружку. Инга вяло подумала, какой чай. Может, еще выпить. Или не надо уже.
— Не надо уже, — кивнул Гордей, и стал пытать дальше, — а чего горюешь? Этот царь блох тебе кто?
— Кто? — она расхохоталась, и Кузька тут же подскочил, готовно виляя хвостом.
— Ой. Ох-х. Повелитель мух который? Петр? Мне было, шестнадцать. влюблена была. У-у-у… Гордей, знаешь, как здорово, я была влюблена. Совсем же девчонка.
— Жалеешь теперя?
Она покачала головой и положила руку на косматую Кузькину башку. Вдруг стало как-то весело и смешно, над собой смешно. И как же славно, что сидит Гордей и хоть смотрит так, слишком уж пристально, но все равно.
— Нет. Это счастье. Я была… горячая такая. Это же я была. Понимаешь? Не в книжке. Нигде. Просто — я. А любить, не, я его не люблю. Это, наверное, кризис. Женский. Была девочка, а пора уже, потому что возраст. Ну, плевать. Просто — все хорошо.
— Угу.
Она вскинула голову и стукнулась затылком. Засмеялась.
— Вы чего так глядите?
— Мы?
— Гордей, ты смотришь, мне неловко. Чего так вот?
Старик помолчал, потом оглянулся на шипение чайника. Протянул руку, выключил газ. И встал, вырастая из-за дощатого стола высоченной колонной, увенчанной старой головой в седых космах.
— Ну его, чай тот. Иди спать, Инга, — и вдруг добавил, не отводя пристального взгляда, — девочка…
Протянул ей руку. Инга подала свою, поднимаясь и покачиваясь. Все же странный он дед. Может, решил поухаживать? Живет тут, на песке, кругом каждое лето полуголые тетеньки. А она тут распелась, про свои кризисы и влюбленности. Да еще: мужа нет, мужа нет.
