— Но я спать, — уточнила, выбираясь из-за стола и цепляясь ногами за деревянные ножки. Гордей кивнул, таща ее по тропинке. Поставил перед темнеющей будкой, сунул в руку что-то прохладное. Доложил, как днем:
— Клозет. Фонарик не утопи, новый.
И скрылся в ночном сумраке.
Выйдя из культурного огородного клозета, Инга постояла, раздумывая, идти ли умыться. Но стало ужасно лень и так хочется спать…
И, повесив фонарик на ручку двери, ощупью побрела в дальний угол за деревца. На четвереньках вползла в палатку, упала ничком, прижимаясь щекой к спальнику, кинутому поверх выданных Гордеем одеял. Дергая ногами, забралась внутрь целиком. Почти сразу заснула, на боку, подогнув коленки к груди и почему-то улыбаясь.
Танцующая избранная ей снилась, будто на склеенном куске пленки, повторялись и повторялись изящные движения стройных ног и изгибистых тонких рук, луна роняла светлые блики на копну вьющихся волос. И падало снова и снова в темную воду белое кисейное покрывало. Фаранж. Девушка, волосы, грудь, бедра. Фаранж. Петр. И группа неподвижных мужчин. Мужчин.
Сон останавливался, пережидая далекие ненастоящие голоса:
— Точно спит? А ты ее накормил хоть?
— Та спит, не тарахти.
— Хватит орать уже.
— Я не орю. Ору то есть. Димк…
— Ша, браты. Завтра…
— Я свет гашу?
— Где мобила? Колян? Ты куда…
— А ничо так эта, стриженая. Я ее с собой беру, завтра.
— Так. Все. Васек, гаси уже.
Избранная поворачивалась, откидывала голову так, что волосы закрывали всю спину, падая на маленькую светлую попу. И луна входила в огромные глаза. Оставалась там.
К утру Инге приснился Вивин ментоловый карандашик и, просыпаясь, она разлепила глаза на яркую, просвеченную жарким солнцем синеву шелковой стенки. Застонала, хватаясь за висок и ворочая в пересохшем рту сухой язык.
Голова болела так сильно, что она испугалась — не добежит до клозета, проворонит. Села, скользя головой по шелку.
Хорошая штука палатка, но вылезать из нее, все равно что откидывать одеяло, лежа в стоящей на площади кровати. На люди — сонная и неумытая, под ярким насмешливым солнцем. А — надо.
Но в просторном огороде было пусто. И около дома стояла тишина.
Из клозета Инга пошла сразу к крану, прислушиваясь и оглядываясь. С пляжа доносился привычный летний шум, далекий. У дощатой будки гремел Кузька, добывая что-то из перевернутой мятой миски. Увидел бредущую Ингу и залаял, мотая хвостом.
На лай из-за угла вышел Гордей, отобрал выданное вчера полотенце, которым Инга вытирала лицо, бросил его на веревку.
