Командир оказался молодым капитаном со значком Павловского военного училища. Под распахнутым кителем виднелась несвежая сорочка.
— Господин подполковник! — Шагнул он навстречу Барановскому. — Я рад оказать вам гостеприимство. Ваш мундир открывает перед вами наши стальные двери. Как видите, мы ужинаем. С известным возлиянием… Но заслужили. И мы, и вы. Приветствую соратника по оружию. Ведь мы вместе брали этот проклятый город.
Барановский чуть приподнял бровь.
— Ну, конечно, в атаку шли вы, марковцы, честь вам и хвала! А мы расчищали вам дорогу, черт подери! Вы разве не обратили внимание? У нас такой бронхитный голос.
Барановский вспомнил характерные сухие орудийные выстрелы со стороны железнодорожного моста.
— Как же… Отлично поддержали. Только все без толку — и моя кровь, и ваш порох.
— Нас в тысячный раз предали. Предательство и измена — вот что губит святую Русь. Но есть еще кровь в жилах и порох в пороховницах. Починимся в Новороссийске — надо же и передохнуть немного! — Верно? — и наш «На Москву!» двинется по назначению. Одно наше имя бросает в дрожь краснопузых. А сегодня гуляем и пьем, ели можахом… Благо, получили десять ведер спирта на технические надобности. Господа!. Прошу налить дорогому гостю!
Озябшими пальцами Барановский принял граненую стопку, а командир уже командовал:
— Алферов! Гусарскую!
Встретивший Барановского «ударник» поднялся и запел неожиданно сильным и хорошо поставленным голосом:
А по утрам пред эскадроном
Сижу в седле я, смел и прям,
И салютую эспадроном…
Вагон подхватил:
Как будто вовсе не был пьян!..
Поставленный на малый ход, потому что офицер-машинист — низшим чинам не доверяли — пил вместе со всеми, бронепоезд медленно, как безнадежно раненное животное, полз к морю, где кончалась страна и все для них кончалось, а в вагоне царило зажженное спиртом угарное веселье.
Сначала пели. Потом кто-то при всеобщем одобрении призывал расстреливать малодушных. Другой уверял, что победа неизбежна и выкрикивал стихи:
Пусть у разбитых алтарей
Сейчас мы слышим скорбный стон…
Но этих чаш заздравных звон,
Как вещий символ, нам звучит,
В сердцах уверенность родит…
Ура, Добрармия и Дон!
Ему хлопали, орали «ура!» и снова пили.
Барановский пил с Алферовым, который рассказал, что собирался стать оперным певцом, а стал артиллерийским подпоручиком, воевал под Эрзерумом, бедствовал после Октября в меньшевистской Грузии, морем выбрался на Северный Кавказ, дрался в пешем строю вместе с другими «ударниками», потому что не было пушек, а когда они появились, собирался стрелять по оскверненной большевиками белокаменной, но…
