хотя по вечерам в салон часто заходят юристы, такие милые господа. Так вот, значит, там я проработала до самой свадьбы, которая, кстати, была в прошлом году на августовский выходной,
[56] и как-то вечером, помню, пришел господин…
— Вы не могли бы вспомнить дату?
— Точно не скажу, какое было число, не хочу выдумывать, но незадолго до самого длинного дня. Я хорошо помню, потому что то же самое сказала тому господину.
— Вполне определенно, — сказал Паркер. — Значит, числа двадцатого или двадцать первого июня?
— Наверное, насколько я помню. А что до времени, это я вам могу сказать совершенно точно — я знаю, как вы, сыщики, помешаны на часах. — Миссис Булфинч снова хихикнула и лукаво на них посмотрела, ожидая похвалы. — Там сидел один господин — не из нашей округи, я его не знаю, — и он спросил, во сколько мы закрываемся, а я ответила, что в одиннадцать, и он сказал: «Слава богу! Я уж боялся, что меня выставят в половине одиннадцатого». А я тогда посмотрела на часы и сказала: «Не беспокойтесь, сэр. У нас здесь часы всегда на четверть часа вперед». На часах было двадцать минут одиннадцатого, так что я точно знаю, что на самом деле было примерно пять минут одиннадцатого. В общем, мы разговорились о всяких сторонниках сухого закона и о том, как они в последнее время пытаются в нашем баре передвинуть время продажи спиртного на пол-одиннадцатого, но у нас, слава богу, в комитете свой человек, мистер Джадкинс, — и тут, помню, какой-то молодой господин рывком открывает дверь, влетает в зал, можно сказать, чуть не падает, и кричит: «Скорее, двойной бренди!» Я, честно говоря, не хотела его обслуживать сразу — он был такой бледный и странный, как будто уже порядочно где-то нагрузился, а хозяин у нас на этот счет очень строгий. Но говорил он вполне внятно — в словах не путался, не твердил без конца одно и то же, а глаза были хоть и странные, но все ж таки не остекленевшие, если вы меня понимаете. Мы в нашем бизнесе враз можем оценить, сколько человек выпил. И этот господин чуть ли не повис на стойке, весь скривился, согнулся пополам и говорит мне: «И бренди не разбавляйте, будьте умницей. Как же мне плохо». А господин, с которым я до этого беседовала, спрашивает: «Постойте-ка, что случилось?» А он ему отвечает: «Кажется, я заболел». И руками вот так хватается за жилетку. — Миссис Булфинч обхватила себя руками за талию и изо всех сил вытаращила голубые глаза. — Тут уж я поняла, что он не пьяный, налила ему двойной «Мартелл» и плеснула капельку содовой. Он залпом все выпил и говорит: «Так-то лучше». А другой господин обхватил его одной рукой и помог ему сесть. В баре было полно народу, но они даже внимания не обратили — все трепались о своих скачках. Через некоторое время тот господин попросил стакан воды, я ему принесла, и он говорит: «Простите, если я вас напугал, но я только что пережил сильный шок, и, видимо, это сказалось на моем самочувствии. У меня, — говорит, — больной желудок, и стоит переволноваться — сразу начинается обострение. Но это, — говорит, — должно помочь». Достает, значит, белый бумажный сверток, а в нем какой-то порошок — он его высыпал в стакан, размешал авторучкой и выпил.
