— Я слыхал, — не знаю, правда ли, — что наше правительство решило покончить с этим гнездом. Правду сказать, и я из корейцев, но меру эту, безусловно, одобряю. Есть много дурного элемента. Он засоряет душу нашего народа. Наш крестьянин — самый кроткий крестьянин в мире. Он прекрасно понимает, какими благами он теперь пользуется. Наш народ — покорный народ, грустный, красивый, он любит подчиняться. В этих бандитах, — будьте уверены, — течет китайская кровь.
— Я, любезный, ничего не слыхал ни о каких бандитах, — многозначительно сказал Аратоки таким голосом, что было ясно — он именно обо всем слыхал.
— Мы сами страдаем от таких бандитов. Вы думаете, они щадят нас?
— Не знаю, не знаю, любезный.
Вагон стучал и дребезжал. Поезд переходил мосты, нырял в тоннели. Проезжали высокие горы. Сквозь залегавшую полосами грязь виден был голый камень. Горы были тяжелые и давили дорогу. Отъезжали, — горы становились выше, белый туман ложился в долину, западал в овраги.
Потом — тополя, туман, высокие желтые тучи.
Дорога, пыль, элеватор, похожий на небоскреб, корейские хижины. Вот, наконец, Сеул. Стемнело. Молочно-желтые фонари заливают шевелящимися тенями дебаркадер. Кули, с веревочными рогульками на спине, визгливо вопят, осаждают ступеньки каждого вагона.
Все говорят сразу:
— Курума (рикша), госпожа. Прямо в отель. Прямо на рынок. Я снесу вещи. Пожалуйте чемодан за два гроша.
— Рикша! Шкаф…
— Пожалуйте, маманими. Пожалуйте, барыня.
— Хван-аги! (Барышня Хван!)
— Здравствуйте, дорогой! Где же ваша мама? Мы так боялись, что поезд опоздает.
— Столица Кореи?.. Почему же маленькие дома?
— Не угодно ли проводника, сэр? Он служит всем иностранцам, сэр, он говорит по-английски, сэр.
— Маманими, здравствуйте, с приездом, госпожа!
— Дурак, почему ты не приготовил машину? Я не езжу на рикше.
— Господа! Было три звонка. Прошу вас заходить в вагоны!
Аратоки съел обед со сладким киринским пивом в станционном ресторане. В Сеуле в вагон село несколько офицеров среднего ранга и много крикливых купцов. На место франта в клетчатых штанах сел пожилой бородатый японец в очках, оказавшийся лудаогоуским городским доктором.
Окраина Сеула, проходившая в окнах, была сера и незначительна.
Лавки мелочных торговцев, похожие на набитые лентами ящики, желтыми фонарями светились над рябой сверкающей водой придорожных канав. Под виадук прошел трамвай, наполненный людьми, одетыми в белое. В темноту длинными вершинами уходили кипарисы. На уровне освещенной хвои метались летучие мыши. Широкие проспекты с уродливыми кирпичными домами отходили назад. Вот развалины городской стены Сеула.
