На улице жара стояла страшная, к тому же духота, толкотня, летняя вонь. Поминутно, несмотря на буднее время, попадались пьяные. Двое, друг друга поддерживая и ругая, взбирались на улицу из подвальной распивочной, им навстречу скатывалась целая партия пьяниц. Один какой-нибудь стакан пива, подумал я.
Возвратясь с Сенной, я бросился на диван и целый час просидел без движения. Между тем стемнело. Голова болела; я встал было на ноги, повернулся и упал опять.
Мне все грезилось, и все странные такие были грезы: всего чаще представлялось, что я где-то в Африке, в Египте, в каком-то оазисе. Караван отдыхает; кругом пальмы растут целым кругом, все обедают. Я же пью прямо из ручья, который тут же, у бока, течет и журчит.
Скоро крепкий свинцовый сон напал на меня, как будто придавил. Страшный сон мне приснился. Кабак, большой кабак, толпа, в которой так орали, хохотали, ругались и дрались, так безобразно и спило пели. Все пьяны, все поют песни.
Вдруг я ясно услышал, что бьют часы.
Тут заинтересовало меня: почему во всех больших городах человек как-то особенно наклонен жить и селиться именно в таких частях города, где нет ни садов, ни фонтанов, где грязь и вонь и всякая гадость. Мне вспомнились мои собственные прогулки по Сенной, и я на минуту очнулся.
Я был раздавлен, даже как-то унижен. Мучительная, темная мысль поднималась во мне — мысль, что я сумасшествую. Клочки и отрывки каких-то мыслей так и кишили в голове, но какая-то рассеянность, как будто даже задумчивость, стала понемногу овладевать мной, минутами я забывался.
На улице опять жара стояла невыносимая; хоть бы капля дождя во все эти дни. Солнце ярко блеснуло мне в глаза, так что больно стало глядеть, и голова совсем закружилась. Я так обессилел, что едва двигался. Пот шел из меня, шея была вся смочена. Вдруг ударил такой озноб, что чуть зубы не выпрыгнули, и все во мне так и заходило.
Это оттого, что я очень болен, угрюмо решил я, я сам измучил и истерзал себя, и сам не знаю, что делаю. Все это время я терзал себя. Как же это мне все надоело!
Я шел не останавливаясь. Мне гадки были все встречные, гадки были их лица, походка, движения. Просто наплевал бы на кого-нибудь, укусил бы, кажется, если бы кто-нибудь со мной заговорил.
Было часов восемь, солнце заходило, духота стояла прежняя, но я с жадностью дохнул этого вонючего, пыльного, зараженного городом воздуха. По старой привычке, обыкновенным путем своих прежних прогулок, я прямо направился на Сенную. Сердце было пусто и глухо. Мыслить я не хотел.
