Вышел Яковлев из сарая задумчивый, тихонько дверь за собой притворил. А Лыковы смотрят на него, ждут: что скажет? Погладил седую бороду Гаврила Семёнович и говорит строго: «Грамотнику не мешать. А коли вам помощь нужна будет — мне скажите. Поможем!». Сказал он так и к себе ушёл.
С того дня Яковлев постоянно интересовался Никиткой. Лыковы жаловались, что на жильца свечей не напасёшься — и днём, и ночью работает, а когда спит — непонятно! Одну странность только за ним заметили: раз в три дня исчезает он куда-то, и только спустя время назад появляется. Решил как-то Степан Лыков проследить за жильцом и к удивлению своему выяснил, что ходит тот через озеро на калиновский берег. Зачем? Одному Господу ведомо!
Призвал тогда Яковлев к себе Никитку Афанасьева и допрос ему учинил. Краснея щеками признался тогда ему Никитка, что в сердце у него унхская девушка застряла. По первости Гаврила Семёнович даже растерялся. «Тьфу! Она ж язычница! Что может быть общего у раба Божьего и дикарки?». — «Любовь, — отвечал Никитка. — Господь создал нас одинаковыми и сердечной привязанностью нас наделил в равной мере. Мы любим Господа и всё, что создано им. Мы радуемся солнышку, траве, грибам и ягодам, радуемся воде и снегу, радуемся тварям Его, плавающим, летучим и пресмыкающимся, и Господь радуется вместе с нами. И те, кого вы дикарями зовёте, Им же созданы. Они любят и радуются тварному миру как и мы. Скажете, не так?». Мудрым был человеком Гаврила Яковлев, но на сей раз не нашёл слов для ответа. Твёрдо знал одно: нельзя молодому сердцу супротив своего рода и веры идти. Наказал он строго Никитке: больше к унхам ни ногой! «Убойся Господа, Никита! Молись с раскаянием в сердце за грехи прошлые и грядущие, пусть страх пред Судом Высшим тебя от мыслей дурных отвратит!».
С почерневшим лицом и пустыми глазами вернулся Никитка в лыковский дом, в сарай работать не пошёл, а лёг на полати и, не смыкая глаз, всю ночь пролежал. А наутро к Яковлеву прибежала Матрёна с криком: «Беда, батюшка! Беда!». Переступил Гаврила порог лыковской избы и видит, как Никитка в печку склянки с чернилами и весь свой писарский инструмент швыряет, а вслед за инструментом илисты переписные… Глотает огонь букву за буквой, корчатся чернея райские птицы. «Стой!» — кричит ему Гаврила Семёнович, да тот будто оглох — лист за листом отдаёт на съеденье огню.
Оттолкнул Гаврила Никитку, трясёт его за плечи: «Зачем же ты, дурья твоя башка, такую красоту изничтожил?!». А Никитка отвечает ему тихим голосом: «Ещё вчера казалось мне, Гаврила Семёнович, что самое главное в жизни — любовь и радость. Ведь без любви ничего на свет народиться не может: ни травка, ни заяц, ни человек. Да и вера наша без радости, что очаг без огня. Когда я книгу переписывал, любовь моею рукой водила да о радости те птицы пели, которых я по узору пустил. Теперь птицы молчат, да и за кистью рука не тянется. Прощайте. И простите, коли что не так было…».
