— Нравится! — ответила она.
— Это ничего, что Б. Моисеев — педик?
— Мне на это наплевать. Главное, он — классно поет.
— Как я?
— Нет, ты — лучше.
Мы засмеялись, а потом она, тоже дурачась, обняла меня и повалила на тахту. Я обнял ее. Тело у нее было горячее и упругое. Я прижался лицом к родинкам на ее груди, вокруг сосков были еще светлые волоски, и я лизнул их.
8
Эля раздела меня, немного смущенная собственной смелостью, а потом сказала:
— Подожди, Роберт, я анекдот расскажу. Рассказать?
— Расскажи.
— Только он пошлый.
— Ну и что ж?
— Он очень пошлый. Рассказывать?
— Рассказывай.
Я лег на живот, вдавив в тахту свое жалкое жало. Эля провела пальцем мне по спине.
— Худущий какой, все позвонки видны, — и она принялась считать их: — Один, два, три, четыре…
— Ты хотела рассказать анекдот, — напомнил я.
— Пять, шесть… восемь… десять… — пересчитав мне позвонки, она сказала: — Ну, слушай. Короче, муравей трахает слониху, мимо пролетает комар и думает: «Дайка пакость какую-нибудь сделаю». Ну и укусил слониху. Она говорит: «Ой!» Муравей ей: «Что, вынуть немного?»
Я засмеялся, а Эля, уткнувшись лицом мне в спину, спросила:
— Правда, пошлый?
— Не очень, — сказал я. — Бывают и пошлее.
— А я — пошлая? Скажи, Роберт, я пошлая? Или бывают хуже?
— Бывают, — сказал я.
— Я — глупая. Ты, наверное, думаешь, вот дурища, сама парня в постель затащила. Ты ведь так думаешь?
— Ничего я не думаю.
— Ты мне сразу понравился.
— Потому что похож на Андрея Губина?
— Не только. Вид у тебя печальный, как у Дон Кихота. Ты — рыцарь печального образа. Ты, наверное, все переживаешь из-за своей девчонки, думаешь о ней и места себе не находишь?
— Сейчас — нет. Сейчас я о ней не думаю. Сейчас мне хорошо с тобой.
Я лежал на животе, ждал, когда у меня начнется эрекция, и чувствовал, что мое жалкое жало, наоборот — от волнения стремительно уменьшается в размерах.
— Повернись на спину, — приказала Эля.
— Зачем? — улыбаясь, спросил я.
— Сейчас узнаешь.
Я медленно повернулся, боясь взглянуть на свое жало. Мне казалось, оно уменьшилось до такой степени, что и вовсе исчезло. Я смотрел на Элю, она — на меня, и по ее глазам я понял, что она не шокирована крохотными размерами моего инструмента.
Она наклонилась и поцеловала меня в живот. Мне почему-то стало смешно, я хотел засмеяться, но сдержался.
Эля вопросительно взглянула на меня.
— Щекотно, — пояснил я.
Она поцеловала меня в живот снова.
— А теперь?
— Теперь приятно.
Губы у нее были влажные, а поцелуи — неторопливые, Она целовала мне живот, а я все никак не мог возбудиться, даже когда она спускалась все ниже и ниже. Потом она взяла мое жало в рот, и оно уместилось там целиком, без остатка. Я понял, что убогого, примитивного секса не будет, как я решил вначале. Эля медленно выпускала член изо рта, и он, появляясь на свет, увеличивался на глазах. Скоро он торчал и был тверд, как деревяшка.
