Лео помахал ему рукой. Забросив ранец на плечо и слегка подпрыгнув от радости, он направился к отцу. Его белая рубашка выбилась из брюк и с одного бока торчала из-под темно-синего школьного пуловера. Лаксфорду понравился его вид. Пренебрежение к аккуратности отнюдь не было характерно для Лео, но, несомненно, было свойственно любому обычному мальчишке его возраста.
Лео забрался в «порше».
— Папочка! — воскликнул он, но тут же поправил себя: — Папа. Слушай, а я ждал маму. Она сказала, что будет у булочной, вон там, — он ткнул пальцем в соответствующем направлении.
Лаксфорд искоса взглянул на руки Лео. Они были идеально чистыми, ногти аккуратно подстрижены. Лаксфорд присовокупил эту информацию ко всему остальному, что беспокоило его в собственном сыне. «А где же грязь? Где ссадины, заусенцы, пластыри? — с раздражением подумал он. — Проклятье, это же руки Фионы с длинными, сужающимися к концам пальцами и овальными ногтями с идеальными полумесяцами у основания…» Да была ли затрачена хоть капелька его собственных генов на создание его сына? Почему внешняя похожесть должна оборачиваться похожестью во всем остальном, размышлял Лаксфорд. Лео, судя по всему, унаследует от Фионы даже ее высокую гибкую фигуру, а не более крепкое отцовское телосложение. Лаксфорд провел немало часов в раздумьях о том, какое применение мог бы найти Лео своему телу. Ему хотелось видеть своего сына бегуном на длинные дистанции, прыгуном в высоту, в длину, прыгуном с шестом. И ему совсем не хотелось представлять своего сына тем, кем тому самому хотелось бы стать — танцором.
— Томми Гьюн довольно высокого роста, — заметила Фиона, когда Лаксфорд заявил: «Нет, нет и еще раз нет!» — по поводу пары туфель для степа, которые хотел бы получить Лео на день рождения. — И Фред Астор, разве он не был высоким, дорогой?
— Дело не в этом, — процедил тогда сквозь зубы Лаксфорд. — И, ради Бога, Фиона! Лео никогда не будет танцором, и чечеточные туфли ему не нужны.
Тогда Лео сам взялся за дело. Он приклеил суперцементом мелкие монетки к каблукам и носкам своих лучших туфель и энергично отбивал чечетку на кафеле в кухне. Фиона сочла этот его поступок проявлением изобретательности. Лаксфорд же назвал это непослушанием и порчей вещей и в качестве наказания на две недели лишил сына прогулок. При этом нельзя сказать, что такая мера наказания расстроила Лео. Он сидел в своей комнате, читал книги по искусству, ухаживал за своими зябликами и перебирал фотографии обожаемых им танцоров.
